(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 30 мая, 6, 13, 20, 26 июня, 4, 11, 18, 25 июля, 1, 8, 15, 22, 29 августа, 5, 12, 19, 26 сентября, 3, 10 и 17 октября 2009 г.)
ПОСЛЕ САБИРА
После Сабира азербайджанская сатирическая поэзия производит, главным образом, суррогат.
Временами этот суррогат достигает хорошего качества (Гамкюсар, Назми (1), Моджуз (2).
Наверное, не надо смотреть на суррогат сверху вниз - всему свое место и, возможно, свое назначение.
СЧАСТЬЕ ЧТЕНИЯ
Развал Советского Союза лично для меня знаменателен еще и тем, что теперь я могу открыто искать, находить и читать любую книгу.
СУМБАТОВ-ЮЖИН АКТЕРОМ, ВОЗМОЖНО, БЫЛ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ, НО КАК ДРАМАТУРГ ОН - ЛЮБИТЕЛЬ
На прошлой неделе, будучи в Москве, зашел по делам в кабинет Суровцева (3) и на столе у него увидел сборник пьес Сумбатова-Южина. Признаюсь, я слегка удивился, потому что не знал о его, Сумбатова-Южина, драматургическом, так сказать, творчестве.
Суровцев сказал:
- Интересные пьесы, - и с легкой душой подарил мне книгу.
Вечером я прочел эти пьесы.
Что сказать? Сразу же ощущается, что автор - человек театра, хорошо знает и чувствует сцену, особенно можно отметить пьесы "Рафаэль" и "Измена", которые в смысле жанровой чистоты написаны весьма профессионально. Возможно, Сумбатов-Южин действительно был выдающимся театральным деятелем и талантливым актером, но вот драматургом (писателем) он не родился...
НОВЫЙ РОМАН СТЕФАНА ЦВЕЙГА, ВЫШЕДШИЙ В СВЕТ СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ
В прошлогоднем (4) номере "Иностранной литературы" увидел роман "Кристина Хофленер", перелистал, но прочитать времени не нашлось. Сейчас роман издан отдельной книгой, и сегодня утром я дочитал его до конца.
В ранней юности Стефан Цвейг был для меня одним из тех многих писателей, о которых я не мог бы сказать - "любимые", но которые не оставляли меня равнодушным. С каким-то непонятным в ту пору внутренним волнением я читал и перечитывал его повести "Амок", "Двадцать четыре часа из жизни женщины", "Письмо незнакомки", "Шахматная новелла", "Закат одного сердца", "Страх"...
Прочитанные позже "Мария Стюарт", "Джозеф Фуше", биографии Магеллана и Эразма Роттердамского остались в моей памяти как образцы изящной беллетристики, а его очерки о Диккенсе и Стендале были мне гораздо интереснее произведений самих этих писателей.
Вот и сейчас, когда пишу эти строки, вспоминаю, что небольшой по объему опус Цвейга "Необратимый миг" в свое время сильно подействовал на меня.
Стефан Цвейг не выдержал "гибели родины" (зачастую мы называем эти слова "громкими" и с иронией относимся к ним и им подобным. А Цвейг написал их в своей предсмертной Декларации!), покончил с собой в 1942 году и остался в истории литературы как автор известных новелл, биографических произведений, очерков, эссе и единственного романа "Нетерпение сердца".
К чему я вспоминаю все это?
Как оказалось, у Цвейга есть и второй роман - "Кристина Хофленер", вышедший в свет сорок лет спустя после смерти автора.
Сегодня об этом романе много спорят, у него есть и восторженные сторонники, и непримиримые критики. Лично я, подходя с художественно-эстетической позиции, не считаю этот роман особо значимым в литературном наследии Цвейга.
Но сейчас дело вовсе не в этом.
Дело в том, что пятнадцать лет назад, в 1970 году, я по понятной причине (напоминаю: роман "Кристина Хофленер" впервые был опубликован в 1984 году в "Иностранке"...) не был знаком с этим произведением, но обнаружил неожиданно для себя духовное родство героини романа - Кристины - с героиней своей пьесы "Видение в почтовом отделении" - мечтательницей по имени Адиля.
Кристина работает в почтовом отделении провинциального австрийского городка Клайн-Райфлинг, моя героиня тоже работала в почтовом отделении, но столичного города - Баку, однако удивительная схожесть внутреннего мира этих девушек, порой полное совпадение нюансов их переживаний, признаюсь, меня поначалу даже расстроили...
"Кристина Хофленер" в определенном смысле сблизила меня с личностью Цвейга, во всяком случае, я так чувствую.
Только вот Адиля не смогла воровать.
Хотя, еще неизвестно, сможет ли сделать это и Кристина?
ТЕМА ТОЛСТОГО
Вспоминаю одну очень выразительную (и печальную!) фотографию из жизни (?) Льва Толстого: ноябрь 1910-го, известное на весь мир одноэтажное деревянное строение на станции Астапово. В студеную северную зиму, когда холод пронизывает до костей, Софья Андреевна стоит у окна снаружи и заглядывает во внутрь строения.
Там умирает Толстой.
Толстой бежал прочь из Ясной Поляны (от Софьи Андреевны!).
Смерть настигла его на мало кому до того известной станции Астапово.
Дети, близкие, врачи не пустили Софью Андреевну в помещение станции.
3 ноября 1910 года Софья Андреевна поездом срочно прибыла на станцию Астапово и в тот же день записала в своем дневнике: "Меня к нему не пустили".
"Он" - Лев Николаевич Толстой.
А вот эту запись она сделала 7 ноября: "В 6 часов утра Лев Николаевич скончался. Меня пустили в помещение, когда он был при последнем издыхании, не дали мне проститься с мужем, жестокие люди".
Каждый раз, рассматривая эту фотографию, я словно бы вижу, как все на ней оживает, приходит в движение, дышит, и как живое существо призывает перо Толстого, ибо весь драматизм происходившего в Астапово, то духовное напряжение и обострившиеся на холоде взаимоотношения могут быть описаны только и только пером самого Толстого.
Сама эта фотография - тема Толстого.
Порой, глядя на нее, мне кажется, будто я рассматриваю иллюстрацию к одному из романов Толстого.
И это не "Воскресение", не "Война и мир" и не "Анна Каренина".
Роман этот - "Софья Андреевна".
ЛЕДЯНАЯ КОРКА ВОДЫ
В букинистическом магазине наткнулся на книжку Судрабу Эджуэна - издана она была в Риге ровно двадцать шесть лет назад, т.е. в 1955 году.
Мне было известно, что этот человек в начале прошлого века достаточно долгое время жил в Баку, но, так уж получилось, я с его произведениями знаком не был.
Так что книжку купил (стоила она всего 36 копеек) и ночью прочел рассказы Эджуэна.
Что можно сказать: человек он, несомненно, талантлив, прилично овладел техникой письма, но вот что касается атмосферы или, если так можно выразиться, климата его рассказов, то тут явственно ощущается, что десятилетие жизни в Баку не оказали на его стиль влияния в смысле (переносном!) тепла, и, читая рассказы, собранные в книге, я ощущал себя сидящим на берегу некоего озерца, закутавшимся в тулуп: поверхность воды прихвачена тонким слоем льда, я читаю книгу, поглядываю на ледяное покрытие воды, а изо рта у меня клубится пар...
СОВМЕСТИМЫ ЛИ СИМЕНОН, ШЕКСПИР И МОЛЬЕР?
Ночь-заполночь, на улице идет нешуточный снег, а я, укрывшись теплым одеялом, читаю Сименона (книга передана мне Анаром, тот взял ее у Юсифа (5), которому она перешла от Эмина Сабитоглу (6), после прочтения я переправлю книгу Аразу (7).
Читать я начал с увлечением.
Но вдруг вспомнился "Макбет" (!). Не поленился, встал, взял томик Шекспира, пробежал глазами означенную трагедию.
А потом вспомнился Мольер.
Почему? В какой связи? Что между ними общего?
Интересно было бы получить исчерпывающие ответы на эти вопросы, но их нет.
Во всяком случае, я не знаю таких ответов.
В ночной тиши мне почудилось, что Мольер испытывает нескрываемое удовольствие от своих произведений.
А вот Шекспир, тот, напротив, вечно мучается сомнениями: вложил ли что-то ценное в свои пьесы, или внутри их пустота?
И это при том, что речь идет о "Гамлете"... "Отелло"... "Макбете"...
Array"Короле Лире"... "Ричарде III"...
Подумаю об этом утром, которое, как известно, мудренее, а сейчас дочитаю все-таки Сименона...
ДЖАВИД И ДЖЕРАЛЬДИ: МАТЬ ГАНПОЛАДА - СЕЛМА И МАТЬ ШИПИОНЕНА - ЛИВИЯ
Новеллы европейского Возрождения послужили для последующих поколений писателей своеобразной "кладовой сюжетов и тем". Это прописная истина, достаточно вспомнить трагедии "Отелло", "Гамлет", "Ромео и Джульетта".
Верно и то, что Толстой ставил подобное заимствование в упрек Шекспиру.
Что ж, здесь придется согласиться с известным изречением: ошибки великих равнозначны их величию.
В этом смысле для нас представляет интерес факт адаптации ренессансной новеллы в азербайджанской литературе.
Ночью читал "Эккатомити" Джеральди и, дойдя до VI новеллы шестой декады, несказанно изумился: это же сюжет драмы Гусейна Джавида "Мать".
Конечно же, Джавид творчески переработал этот новеллистский сюжет, пропустил его через личное мировидение, но, тем не менее, оба сюжета совпадали по всем параметрам.
Этот литературный факт следует серьезно проанализировать (8).
ПЕРВАЯ ПОВЕСТЬ ТУРГЕНЕВА
Странно, но, когда речь заходит о Тургеневе, почему-то забывают упомянуть его повесть "Андрей Колосов".
В то время как эта небольшая повесть способна не менее других дать ответ на вопрос: "Кто есть Тургенев?"
Андрей Колосов бедный (в материальном плане) юноша, он любит Варю и полностью находится во власти этого чувства.
Потом, как это порой случается, чувство его проходит, и он расстается с Варей.
Традиционно критики и литературоведы осуждают этот персонаж: почему он бросил Варю? Что за легкомыслие? Любовь ли это? И т.д. и т.п.
Здесь, на мой взгляд, упускаются из виду более глубокие пласты, которые имел в виду Тургенев.
Дело в том, что Андрей Колосов любит только себя!
Его чувства дороги ему сами по себе, они самодостаточны. Единственным критерием человечности для него является комфортность мира собственных чувств. Любое, самое незначительное нарушение этого самого комфорта неприемлемо для нашего друга Андрея.
Этот момент весьма существенен для творчества Тургенева, и странно, что он ускользнул от внимания литературоведов.
Более того, мне кажется, что означенный критерий показателен и для личности самого Тургенева.
В своих произведениях Тургенев любит только самого себя - для меня это ясно как Божий день.
НЕЗАБЫВАЕМЫЕ СТРОКИ
Вчера заглянул в редакцию "Литературной газеты" и по старой привычке поднялся в кабинет Георгия Дмитриевича...
(Сегодняшнее примечание. Георгий Гулиа (1913-1991) был русским писателем, пошедшим по стопам своего отца - классика абхазской литературы Дмитрия Гулиа. В 70-80-х годах прошлого века он был одним из столпов "Литературной газеты".
Познакомились мы с ним во время моей первой поездки (1979) в Стамбул, где Георгий Гулиа находился в командировке от "Литгазеты". Мы провели в Стамбуле несколько незабываемых дней, бродили по городу, беседовали и с того времени, несмотря на разницу в возрасте, мы крепко подружились. Мне с этим эпикурейцем, большим любителем застолий и красивых женщин всегда было легко...).
Проговорили мы почти часа полтора (более двух месяцев я не был в Москве) и по ходу беседы Георгий Дмитриевич поинтересовался, читал ли я стихи Каземира Малевича?
- Нет, - отвечал я. - Мне вообще не известно о том, что он писал стихи.
Собеседник протянул мне кипу рукописей.
- В таком случае, бери, ознакомься. Но завтра же верни!
До полуночи я читал стихи Малевича в номере незабвенной гостиницы "Москва". Впечатление было сильным. Жаль, что времени переписать их не оставалось (обязательность по отношению к подобным вещам непререкаема!) - в полдень я вернул рукопись Гулиа (вероятно, и он должен был вернуть их кому-то)
...Весь день две строки Малевича неотвязно звучали в моей голове. Вот эти:
- В природе существует объем и свет, звук же рождается от соприкосновения двух...
Перевод с азербайджанского Вагифа Ибрагимоглы
Продолжение следует
-----------------------
1. Али Назми (1878-1946) - азербайджанский поэт-сатирик.
2. Мирза Али Моджуз Шабустари (1873-1934) - азербайджанский поэт-сатирик.
3. Юрий Суровцев - русский критик, в то время секретарь СП СССР.
4. Речь идет о 1984 годе.
5. Юсиф Самедоглу.
6. Эмин Сабитоглу (1937-2000) - азербайджанский композитор.
7. Араз Дадашзаде.
8. Как уже упоминалось впоследствии, я подробно исследовал этот вопрос и опубликовал свои соображения в обширном эссе "Свет утренней зари. Гусейн Джавид и европейский Ренессанс". (См.: Журнал "Литературный Азербайджан", N 5, 1983.)
|
