(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 14 ноября 2009 г.) Она испугалась. Правда, поначалу она не совсем была уверена, что это Муса кричал, она еще никогда не слышала такого крика у него, но дверь открылась, и из столовой, где они с мужем обычно обедали, часто в окружении друзей, стали выходить мужчины с сердитыми, злыми лицами. Мужчины, завидев Марьям, тут же поменяли, насколько могли, выражения лиц, но остались такими же подозрительными и страшными для нее, какими и выходили в прихожую. Она застыла с одной туфлей в руках, мужчины с гримасами, которые надо было принять за улыбки, поздоровались, она, полная нехороших предчувствий, кивнула в ответ, тут вслед за ними вышел муж, что-то сказал смешное, увидев ее. Стал представлять жену друзьям. Они ушли. Служанка заперла дверь. Марьям прошла в накуренную столовую вслед за мужем. Пепельницы на столе были переполнены, окурки выпали на скатерть, Муса редко когда позволял своим гостям курить в их доме, стаканы с недопитым чаем стояли на столе без блюдец, оставляя на белоснежной скатерти коричневатые окружности. - Что ты так кричал? - спросила она. - Я кричал? - удивился он, пожал плечами, не отвечая. Служанка стала открывать окна, чтобы проветрить комнату, Муса жестом отослал ее. Марьям ожидала, что теперь он должен в чем-то ей признаться, в том, что не для ушей служанки, напряглась, готовая выслушать нечто тревожное, но Муса хранил невозмутимое молчание. А ночью, когда он пришел в ее спальню, Марьям встретила его неожиданно агрессивно, всем своим видом показывая что абсолютно не расположена к ласкам. - В чем дело? - спросил удивленно Муса, уже позабыв, что она ожидала от него объяснений насчет сегодняшнего визита подозрительных типов. - Я хочу знать, что происходит в этом доме, - сказала Марьям. - Я хочу знать, кто эти люди, что приходили сюда, и почему ты кричал. Я все слышала. Муса вздохнул и сказал: - А тебе не кажется, что ты лезешь не в свои дела? Зачем тебе это? - Мы уже два года вместе, - сказала Марьям, помолчав.

Array- И мне казалось, что все твои дела касаются и меня тоже. - Всему свое время, - проговорил Муса. - Не думай, что у меня от тебя тайны. И Марьям, послушная слову мужа, стала ждать объяснений, охваченная дурными предчувствиями. Но порой она думала, правильно ли поступает, вмешиваясь в его дела, не испортит ли ее спокойную жизнь то, что он собирался ей со временем открыть, нужно ли ей это, ведь хорошо жили, даже прекрасно, зачем она хочет променять эту прекрасную жизнь на нечто неизвестное, беспокойное, может, даже опасное? Стоит ли? Но еще долго звучал в ее ушах крик мужа, и эти страшные слова, которых никак она от него не ожидала - "Убейте его!" - долго тяжким грузом лежали на душе ее, так и не объясненные до конца. Проходили дни, недели, жизнь текла, как обычно, вскоре они опять в очередной раз уехали, на этот раз в экзотическую страну Бразилию, посмотреть карнавал, который как раз подоспел к их приезду, и неприятные впечатления начинали стираться, но Муса, какая бы экзотическая с карнавалами ни была страна, дел своих, как обычно, не оставлял, каждый день, порой по нескольку раз, звонил в свой город, справлялся о неизвестном ей до сих пор бизнесе, покрытом тайной, мраком, туманом и всем не очень хорошим для нее, чем может быть покрыт нелегальный бизнес. И однажды вдруг, глядя, как по улицам Рио-де-Жанейро проходят загорелые в ярких огромных перьях вместо платьев чудовищно красивые женщины и как на них откровенно похотливо облизывается муж, Марьям вдруг вспомнила то, чему никогда не придавала особого значения - как их познакомили с Мусой, какая была компания полузнакомых полуприятелей Марьям, как подобострастно все в этой компании относились к Мусе, как опасливо следили за ним глазами, будто за движениями непредсказуемого хищника, хотя хищник этот словно вот-вот на виду у вас испустит дух (такое обманчивое впечатление он создавал, и теперь она подумала - может, нарочно, с какой-то не совсем ей понятной целью, а может, и дурачился), как лебезили перед ним - картинка ясно и отчетливо встала перед глазами Марьям, и небогатая фантазия дополнила ее: если б ее будущий муж протянул бы руку кому бы то ни было в этой компании, ее безоговорочно, покорно поцеловали бы. В Тель-Авиве с Марьям случился сердечный приступ, что было совершенно неожиданно, потому что до сих пор она никогда на сердце не жаловалась, и хотя врачи, сделав кардиограмму, успокаивали Мусу, что ничего страшного нет, тем не менее, он вызвал из Баку своего личного врача-кардиолога Губермана, который до сих пор жил в этом городе благодаря и ради своего единственного пациента и друга - Мусы. Губерман мгновенно прилетел, просмотрел кардиограмму, сделанную соотечественниками, пошутил насчет того, что стоило ли вызывать его сюда, где и без того много евреев врачей, и успокоил Мусу, как только он один мог успокаивать, что ничего страшного и серьезного нет, а только бедное сердечко Марьям переутомилось, и следует ей отдохнуть недельки две и попринимать успокоительные капли. Муса тут же решил сворачивать путешествие, эти стремительные скакания из одной страны в другую, на которые, кстати, спровоцировала его жена, как оказалось, жадная до новых мест и новых впечатлений, и вернуться в родной город, домой, где, как известно, и стены помогают. Не то эта бесконечная беготня по магазинам и переизбыток секса могут довести Марьям до второго - не дай бог - приступа. - Мне уже гораздо лучше, - вяло сопротивлялась Марьям, понимая, что в этом споре она проиграет. - Мы же хотели еще в Румынию... - Успеется, - отговаривал ее Муса. - Не надо торопиться, главное - твое здоровье. Послушай меня. - Ладно, - согласилась она. - Но обещай, что мы непременно поедем в следующий раз. - Дай бог. Однажды ночью после очередного особо бурного соития Марьям, все еще задыхаясь от счастья, с трудом произнесла: - После того, как я бываю с тобой... я потом весь день ощущаю тебя... как будто ты все еще не вышел из меня. Муса воспарил от этих слов, крепко поцеловал жену и потом каждый раз вспоминал ее слова, что возбуждали, придавали ему еще больше сил. - Это, конечно, феномен, - на этот раз подтвердил Губерман, когда Марьям обратилась к нему за советом - не опасно ли так бездумно и яростно тратить свои жизненные силы в семьдесят пять лет. - Но вы все-таки попытайтесь ограничить его уговорами, ласками... - От моих ласк он только возбуждается еще больше, - сказала Марьям, скромно потупив голову. - И потом он говорит... говорит... - Что говорит? Не надо стесняться, я ведь врач. - Говорит - если перед сном не займется этим, то потом весь день у него голова болит. Губерман некоторое время подумал, осмысливая ее слова, потом веско произнес: - В таком случае не надо его ограничивать. Только и о себе подумайте, если я могу верить своим глазам, вы очень похудели с того раза, когда я вас видел в Израиле. На сердце не жалуетесь? - Ну... Иногда покалывает, иногда я его чувствую, просто чувствую и все... - Ощущение органа... - пояснил врач. Марьям вдруг покраснела. - Неплохо бы вам подлечиться. Я пропишу, что надо. Будете выполнять? С того раза, когда она увидела незнакомцев, не внушавших доверия в своем доме, они ни разу больше не попадались на глаза Марьям, только однажды, когда она подвезла мужа до его офиса в старом городе Ичери шехер, она, уже отъезжая, заметила, кажется, одного из них, торопливо подбежавшего к Мусе, выслушавшего короткое указание и тут же исчезнувшего, будто в воздухе растаял. С недавних пор, между прочим, Муса не очень охотно пользовался услугами Марьям в качестве шофера, хотя порой, чтобы развеять скуку, она просила позволить ей подвезти его, за ним стали приезжать на двух машинах ребята, не очень-то отличавшиеся внешностью от встреченных ею у себя в доме. Вскоре Марьям стала замечать, что еще одна машина с двумя, а порой и тремя молодыми, мускулистыми в черных куртках парнями стала ездить за ней, сохраняя небольшую дистанцию, и когда она останавливалась возле магазинов, универмага или дома своей матери, машина, повсюду таскавшаяся за ней, тоже останавливалась, ждала ее, а парни даже иной раз, смотря по тому, где она выходила, шли за ней и скромно держались в сторонке, зорко поглядывая вокруг..