Брак по расчету | Чтение

(Окончание. Начало см. "Зеркало" от 14 и 21 ноября 2009 г.)

Наутро, после отвратительно проведенной, почти бессонной ночи, Муса вновь подошел к двери спальни Марьям, тихо постучал, не дождался ответа и поехал по делам, решив отложить разговор до обеда. Днем, приехав, Муса не застал Марьям дома, служанка сообщила, что хозяйка поехала к матери, той внезапно стало плохо. Муса тут же позвонил на телефон Марьям, и та плача сообщила ему, что мама только что скончалась.

- Я уже еду, - коротко бросил Муса, сделал на ходу несколько звонков, сел в дожидавшуюся у дверей машину и поехал на квартиру тещи. Там у подъезда уже ждали его помощники. Муса отдал им необходимые распоряжения и поднялся на второй этаж, в квартиру покойной, где девочкой, потом подростком, а потом молодой женщиной жила когда-то Марьям.

Муса, чувствуя, что в чем-то провинился перед женой, судя по ее холодному в последние дни обращению с ним, но еще не зная, в чем конкретно, устроил покойной теще великолепные поминки - весь цвет города, все известные, влиятельные люди участвовали в этих поминках. Не поминки - шоу, пальчики оближешь! На могиле ее решено было установить памятник, который ни в коем случае не отличался бы от дешевого надгробного камня ее супруга (рядом с его могилой и хоронили ее), но в то же время, не отличаясь по форме, вполне мог бы отличаться по материалу, и Муса заказал дорогой черный мрамор с барельефным изображением тещи, посоветовавшись, разумеется, и получив добро от жены.

- Делай, как знаешь, - сухо сказала она и от дальнейшего разговора уклонилась.

Трехдневные поминки прошли, как говорится, на самом высоком уровне, приходили и выражали соболезнование Мусе такие люди, которых простые смертные - то есть телезрители - только по телевизору и могли видеть, помощники понимали его с одного взгляда и бросались исполнять приказания, все было четко отлажено, и когда поминальная суета и многолюдие, наконец-то, закончились, Муса, оставшись наедине с женой, подумал, что, наверное, сейчас он мог бы рассчитывать на ее благосклонность.

И ошибся... Вот уже девять дней Марьям не подпускала мужа к себе, каждую ночь запираясь в своей спальне. Даже на предложение мужа съездить в Африку поразвлечься, сделанное через запертую дверь, не ответила, а в течение дня говорила с ним только по необходимости, односложно отвечая на его вопросы: болит? - нет, не болит, хотя болело не переставая - будто желала досадить ему. Муса не на шутку переполошился. Советовался с Губерманом - не обратиться ли к невропатологу, а то чего доброго, может, и к психиатру, получил временное успокоение от разговора с кардиологом и совет не торопиться с выводами, а поискать причину проблемы у себя дома, в семейных отношениях. Но, как он ни старался, Марьям не отвечала на главный вопрос: что с ней происходит? Вернее, отвечала, что ничего не происходит, но этот ответ не мог удовлетворить Мусу, который видел, что отношение жены к нему полярно изменилось. Он плохо спал по ночам, утром вставал с постели усталый, будто всю ночь камни таскал, утомился...

- Погуляй на стороне, - посоветовал Губерман. - И о себе подумай, в конце концов, о своем здоровье...

Муса решил последовать совету, собрал табунок молодых шлюшек у себя на даче, но получилось довольно пресно.

ArrayМеханическое совокупление, приторные крики, притворный оргазм желающих угодить выгодному клиенту девочек надоели ему еще лет тридцать назад. Не хватало в этом сексе главного. Не хватало Марьям.

Между тем то, что увидела и узнала Марьям, глубоко потрясло ее, теперь для нее было все ясно и не стоило расспрашивать мужа, который, конечно же, не сказал бы ей всей правды. Она поняла, что муж ее преступник, прикрывающийся легальной строительной фирмой, для процветания которой он с легкой душой идет на самые тяжкие преступления, вплоть до убийства неугодных, мешающих ему людей. Она многое передумала за эти дни, что жила без мужа, пробовала успокаивать себя тем, что не ее это дело, что, опять же, не следует ей лезть в мужские дела, в которых она ничего не смыслит, вспоминала, как покойная ее мать наказывала ей держаться за мужа, ни в коем случае не отдаляться от него, что только с ним будет ей покойно и уверенно в этой жизни, что только так она сможет помогать и своей младшей сестре, что в помощи этой явно нуждалась вследствие неудачного замужества; много чего передумала она за эти ночи, когда от сердечной боли не могла уснуть, но, не жалуясь, перенося эту боль, словно расплату за вину и грехи мужа, словно стараясь выгородить его перед Всевышним, принимая наказание на себя. Но, как бы она ни старалась оправдать его действия, как бы ни умаляла свою роль в его поступках и бизнесе, вновь и вновь перед глазами ее вставало видение избитого до смерти мужчины, которого как барана бросали в багажник, а муж при этом смотрел и мелко, будто осуждая, тряс головой, как он старчески тряс в любой другой ситуации. Но она любила его, любила, несмотря ни на что, и ничего не могла с собой поделать, невольно ища оправдания его поступкам, его преступлениям, и теперь многое вспоминала, чему не придавала значения раньше, ослепленная роскошью своей новой жизни. Вспоминала те мимолетные взгляды, когда они были среди людей, на торжествах, свадьбах, банкетах, всевозможных презентациях, сейчас ей казалось, что взгляды эти, бросаемые на мужа, были полны страха и презрения, и люди старались поскорее отвести взгляд от него, от его мелко подрагивавшей головы, всегда сжатых в узкую бледную полоску губ, старались не встречаться с ним взглядом. Впрочем, она не была уверена - может, примешалась ее фантазия теперь, когда она многое о нем узнала?.. И много чего она напридумывала в тишине спальни?.. Хотя фантазия ее никогда до сих пор особенно не беспокоила. Она усиленно рылась в своих воспоминаниях, связанных непосредственно с ним, стараясь осмыслить, вернее, переосмыслить их, занятие не очень-то простое, учитывая ее интеллектуальный уровень. Ощущала тяжесть в голове. Отдыхала и принималась вновь. Вспомнила она, кстати, в эти бессонные ночи и одну немаловажную деталь, а именно: когда отъехала незнакомая "Тойота" с трупом избитого мужчины, и она выходила с территории дачи, ворота по-прежнему были заперты, и ее машину, оставленную на улице возле ворот, никто не обнаружил, иначе забили бы тревогу, а это говорит о том, что убитого... похоронили... хотя какие тут похороны!.. Убитого закопали на даче! На даче! Куда она любила приезжать, где она любила гулять по аллеям, любила сидеть под деревьями на берегу искусственного пруда, где любила кормить лебедей с подрезанными крыльями, скользящими по поверхности воды, где любила плавать в открытом бассейне, прыгать с трамплина в воду, тихо любоваться закатом над фруктовым садом дачи... Нет, он чудовище! Чудовище! Но что же мне делать, Господи, помоги, я люблю его...

Муса остро переживал непонятное для него состояние жены, терялся в догадках, спрашивал у помощников - не выведала ли она у них каким-то образом то, чего не должна была знать, понимая, что эти ребята, до конца преданные ему (в основном дети его близких, ныне покойных друзей, парни, которым он заменил отцов и которых он вывел в люди), скорее умрут, чем распустят языки.

Он так сильно ее любил и так сильно желал, что однажды предложил ей нового партнера, чтобы секс для нее был бы еще острее и интереснее.

- Будем втроем. Ты ведь такое еще не испытала, правда? - спросил он.

- Ты с ума сошел! - тихо задохнулась от возмущения Марьям.

Она не поняла, подумал Муса, примитивная и лишенная сексуальной фантазии, как многие женщины, она приняла его предложение как оскорбление, тогда как он просто хотел доставить ей неизведанное еще ею удовольствие, и после этого любовь его к ней сделалась бы еще острее. Он такое уже испытывал с третьей женой. Он извинился, понимая, что объяснить ей будет трудно, сказал, что неудачно пошутил, и эту тему закрыли. А она еще долгое время подозрительно поглядывала на него, полагая, что он ее разыгрывал, или же испытывал - к чему такое предложение, если ей с лихвой было достаточно одного его?

Никогда прежде не жаловавшаяся на здоровье, Марьям и теперь старалась не придавать особого значения сердечным недомоганиям, хотя порой боли были сильные, но терпела, чтобы не видеть ставшего в последнее время ненавистным ей Губермана, он вызывал острую антипатию, она догадывалась, что врач потакал мужу во всех его любовных делишках на стороне. И детская, наивная, отдающая мазохизмом сентиментальная мыслишка: "Вот умру - плакать будут" служила ей временным, хрупким утешением. Но однажды среди ночи боли в сердце сделались пугающе сильными, невыносимыми, хотелось кричать, звать на помощь...

Ночью в абсолютной, идеальной тишине квартиры лежавший без сна в постели Муса вдруг через несколько комнат по коридору услышал характерный хруст поворачиваемого в замочной скважине ключа.