1.
Признаться, берясь за перо в намерении писать эти заметки о Кямале Талыбзаде, я испытывал наплыв воспоминаний, проникнутых грустью; тому предшествовал телефонный звонок дочери Кямал муаллима Улькер, попросившей меня написать о ее отце в подготовленную ею книгу воспоминаний, и мне вспомнилось, как я сам тому назад лет восемь-девять позвонил Кямал муаллиму с просьбой поучаствовать в мемуарной книге об Ильясе Эфендиеве, вспомнилось и то, как почти 40 лет тому назад (все зависит от времени, а время - ни от чего!) - в один из вечеров 1971 года Кямал Талыбзаде звонил Ильясу Эфендиеву с просьбой высказать письменно свое слово в книге воспоминаний об Абдулле Шаиге...
Если, с одной стороны, между этими памятными звонками простиралась 35-летняя давность времени, свидетельствующая о постоянстве отношений, то, с другой стороны, за этим стоит высота взаимного творческого уважения и бережной оценки.
Ильяс Эфендиев написал об Абдулле Шаиге очень искренние и проникновенные воспоминания ("Незабвенный писатель, большой гуманист", газета "Коммунист" от 5 мая 1971 года; второй, переработанный вариант: "Большой гуманист", журнал "Азербайджан", N 3 за 1973 год); а в 1997 году Кямал Талыбзаде с той же искренностью и любовью поделился воспоминаниями об Ильясе Эфендиеве ("Утверждение любви", "Адабият газети", 3 октября 1997 года, позднее - в книге "Ты всегда с нами", Баку, "Гянджлик", 1999). Сборник воспоминаний об Абдулле Шаиге увидел свет лишь в 1981 году ("Вспоминай по-шаиговски") и Кямал Талыбзаде подарил мне эту книгу с автографом: "На память писателю и ученому, дорогому Эльчину, сочетающему в себе, как человек и семьянин, лучшие качества наших благородных интеллигентов, чьи имена вошли в эту книгу, и его прекрасным детям. К.Талыбзаде. 17 октября 1981".
Этот сборник, который только что я извлек из череды других книг и перелистал, сейчас у меня на столе, и вот в это дождливое ненастное сентябрьское утро я переношу на бумагу воспоминания о незабвенном Кямале Талыбзаде...
Раннее осеннее утро пока еще не скинуло с себя ночную дремотную пелену, и полумгла за окном навевает думы о бренности земного бытия, - образы Абдуллы Шаига, Ильяса Эфендиева, Кямала Талыбзаде встают перед взором моим и несут с собою созвучную с ненастным осенним утром грусть, но, с другой стороны, непреходящая память о незыблемости и преемственности взаимоуважения, о чем я говорил выше, высокая нота этой творческой и душевной близости, кажется, привносит толику утешения и противится, восстает против этой печали...
Писать воспоминания, говорить о близких и знаемых людях в прошедшем времени, конечно, это такое дело, в подоснове, в контрапункте которого таится и зиждется грусть-печаль.
В воспоминаниях Ильяса Эфендиева об Абдулле Шаиге есть такой эпизод:
"Незадолго до его кончины я случайно встретился с ним на улице. После приветствий спросил:
- Как живется-можется, Шаиг муаллим?
Борюсь со старостью и хворью, - отозвался он с присущей ему мягкой улыбкой.
Я сказал:
Будьте всегда победителем. Выглядите хорошо.
- Кабы так и было, - шутливо ответил он. Сообщил, что пишет свои мемуары.
Глядя на его худощавое, озаренное внутренним светом лицо, я чувствовал, что этот славный человек, свершивший большие дела во благо своего народа, вновь же стремится сделать благое дело, сказать своим читателям необходимое слово. Меня печалила мысль о безвозвратности его достойной жизни, уже оставшейся позади".
Удивительно, что когда воспоминания исходят из самого сердца, выражают искренние и истинные чувства, даже за самыми светлыми мыслями и суждениями таится невысказанная печаль. Вот, послушайте мысли, высказанные Кямалом Талыбзаде в воспоминаниях об Ильясе Эфендиеве, быть может, внешне звучащие в оптимистических тонах:
"Ильяс Эфендиев был прозаик, драматург, но любовь он воспел как поэт. Любовь в творениях писателя была спета, как песнь, творчество Ильяса всецело - это дастан о любви, это поэтический сказ с началом и концом, полный приключений - перипетий любви...
Любовь - лейтмотив вдохновенного творчества, лирико-романтического, многомерного, объемлющего всю жизнь. Любовь - самый необходимый, самый верный ключ для того, чтобы постичь Ильяса как личность, как литератора, как человека, найти путь в его духовный мир... Любовь - утверждает думы художника, связанные с прошлым, настоящим, будущим. Сколь свежа, кипуча, полна страсти была любовь у молодого Ильяса, такой же по духу, по содержанию, по энергии, по неувядающей мощи она оставалась у старого Ильяса".
Конечно, это светлые, живые, даже мажорные мысли, связанные с Ильясом Эфендиевым, но, думаю, не требуется особой сверхчуткости, чтобы не ощутить сквозящую за ними печаль, - эти мысли при всех мажорных обертонах окружены настроем горечи: "Увы!.."
И для меня, повторяю, это печальное дело - писать воспоминания о Кямале Талыбзаде.
2.
Кямал Талыбзаде - личность, занимающая особое место в моей творческой жизни, в прекрасном, ныне безвозвратно канувшем в прошлое, 1965 году (тогда я и сам не ведал о той прекрасности!), окончив университет, я решением Ученого совета был рекомендован в аспирантуру и поступил в аспирантуру по теории литературы тогдашнего Института языка и литературы имени Низами.
Директором института был один из выдающихся представителей нашей национальной филологии академик Мамедага Ширалиев (все называли его "профессором", выделяя среди многих других профессоров; если говорят "профессор", значит, речь идет именно о Мамедаге муаллиме), заместителем был Кямал Талыбзаде; сейчас я думаю, что ему тогда было 41-42 года, то есть он числился бы в ровесниках нынешних "молодых писателей", "молодых критиков", но при всем том Кямал муаллим пользовался авторитетом в литературной среде, а для нас, молодых тружеников пера, я бы даже сказал, был аксакалом. За этим авторитетом, за этим статусом аксакала, конечно, стояли научные труды Кямал муаллима, в первую очередь, монография "Азербайджанская литературная критика ХХ века", то есть он заслужил этот авторитет и полномочия аксакала не тем, что был сыном Абдуллы Шаига, или тем, что являлся заместителем директора академического института, и не только личностными достоинствами - благородной сдержанностью, тактом и доброжелательностью, но своим пером и словом.
Я намеревался написать кандидатскую диссертацию на тему "Условность в современной европейской драматургии", и если одним поводом этого выбора было мое увлечение такими знаменитыми (и модными, - а молодость и мода близнецы!) мастерами, как Сартр, Ануй, А.Миллер, Дюрренматт, Фермо, Карваш, Олби, Вайс, П.Устинов, Э.де Филиппо, "театром абсурда" Ионеско, Беккета и Адамова, вообще основательное знакомство с европейской драматургией ХХ века (от О'Нила, Пиранделло, Шоу, О'Кейси, Брехта до вышеперечисленных драматургов), то другим поводом было, чего греха таить, несколько высокомерное, по-юношески, отношение к нашей национальной литературе, которую еще по достоинству (то есть глубоко) не прочувствовал и потому не мог оценить.
Кямал Талыбзаде сказал:
- Знаешь, что? Ты выбрал хорошую тему. Это ты напишешь непременно в будущем. - И совершенно неожиданно для меня предложил:
- Но сейчас давай-ка возьми тему по критике. Критика нуждается в этом.
Минуло ровно сорок один год, но тогдашние, чуть пафосные слова - "Критика нуждается в этом" - запали мне в память, и скажу сразу, что Кямал Талыбзаде сыграл большую роль в том, что я занялся "критикой критики" и, вообще, вступил на поприще литературной критики.
После долгих колебаний, прикидок - примерок я решил взяться за тему "Азербайджанская проза в литературной критике" (это было также конкретным предложением Кямала Талыбзаде), и через два года, проведя дни в Бакинской библиотеке имени М.Ф.Ахундова, в московской "Ленинке" написал объемистую работу в 450 страниц (при нормативе 250 страниц), но предварительное обсуждение, подготовительные этапы до защиты обернулись преодолением многих барьеров.
Дело в том, что основу моей работы составляла критика критики, а это зачастую означало критику непосредственных объектов критического материала, т.е. тех или иных произведений художественной прозы, - ваш покорный слуга подвергал резкой критике целый ряд тогдашних "генералов" литературы и мэтров критики, многие из которых являлись членами и руководителями структур, в которых происходило обсуждение диссертации...
Более того, я, фактически, как говорится, сидя на корабле, вздумал сражаться с корабельщиком; главной мишенью моих критических стрел были апология идеи "положительного героя" и вульгарный социологизм, эти два "кита", по сути, были становым хребтом, несущей конструкцией искусственного изобретения - метода социалистического реализма.
Короче говоря, диссертацию, завершенную в начале 1968 года, я наконец-таки защитил в феврале семидесятого года. Научным руководителям моим был Мир Джалал муаллим, оппонентами - Мирзага Гулузаде и Мехти Мамедов; наравне с этими прекрасными людьми, одним из активнейших моих заступников - ревнителей на защите был и Кямал Талыбзаде.
Отмечу и то обстоятельство, что в зимний день - 20 февраля, наряду с литераторами и учеными, благосклонно или неблагосклонно относившихся к диссертанту, сотрудниками института, товарищами - аспирантами, на защиту пришли и друзья "со стороны" - Юсиф Самедоглу, Анар; и поныне мне помнится, что Кямал Талыбзаде воспринимал ту защиту не только как защиту Эльчина, но и как пришествие (уважительное обращение!) в литературную критику молодой смены, и явно гордился за "свое" творческое и служебное поприще...
Никогда не забыть мне и выступление на защите Аббаса Заманова, который поднял вопрос о том, что за рассматриваемую диссертацию надо присудить напрямую ученую степень доктора наук, и одним из тех, кто горячо поддержал эту инициативу, опять же был Кямал Талыбзаде; после защиты в связи с этим вопросом он несколько дней обзванивал разные инстанции, усердно старался "пробить" предложение, но тщетно, - преодолеть барьер литературных "генералов" и обывательско-консервативной психологии не удалось.
Вспоминается еще одно происшествие (о нем я где-то писал ранее): в те времена все документы по защите - от стенограммы до автореферата - посылались в русском переводе на утверждение в Москву - в ВАК, и после отсылки документов, в те же дни в ВАК была отправлена пространная анонимка, суть которой сводилась к тому, что диссертация якобы написана не им самим, а Ильясом Эфендиевым. Об этом поклепе сообщил Кямалу Талыбзаде живший в Москве видный ученый - востоковед профессор Газанфар Алиев, и я до сих пор помню, как был возмущен всегда уравновешенный, сохранявший самообладание и выдержку Кямал муаллим.
А покойный Ильяс Эфендиев среагировал с присущим ему юмором, рассмеялся:
- Будь у меня терпение писать диссертацию, я бы до сих пор накатал бы и одну для себя!..
Впоследствии монография "Критика и проза", написанная на основе диссертации, неоднократно издавалась и на азербайджанском, и на русском языках; эту монографию я включил и в свою книгу "Критика и проблемы нашей литературы" (1981 г.). Научным редактором и автором предисловия был Кямал Талыбзаде; о монографии "Критика и проза" он писал:
"Монография Эльчина "Критика и проза" - концептуальное произведение, написанное с позиций эстетических требований дня. Здесь современная проза анализируется на основе отдельных проблем, в этом аспекте рассматриваются критика и ее состояние; автор исследует связи между задачами, предстоящими критике и литературной средой, не уклоняется от открытого выражения своего отношения к каждому вопросу. Здесь также объединяются Эльчин-прозаик и Эльчин-критик, суждения и наблюдения трактуются в срезе отдельных литературных проблем, обретая надежную эстетическую почву, такую почву, которая обеспечивает верное научное исследование проблем характера, формы и содержания, писательской позиции, актуальности и современности, художественного языка".
И я, по прошествии стольких лет, с полной искренностью говорю: ели мой труд заслужил такую оценку, то здесь была очень серьезная роль Кямала Талыбзаде.
(Окончание следует)
|
