Столько времени прошло, а я помню тот день - 24 мая 1967 года, во всех деталях, ощущениях, тревожных предчувствиях - так, как будто я только что поднял трубку, и услышал два коротких, как выстрел, слова: "Шихали погиб..." Именно так и было сказано - погиб. А вот, что говорилось в официальном некрологе - умер, скончался, ушел из жизни? - не помню. Хотя нашлись, наверное, подходящие к случаю слова - по государственному взвешенные, но вряд ли точно отражающие суть акта, вторгающегося в движение истории. И только много позже, второпях переданное сообщение обрело свой истинный и законченный смысл: оборвалось нечто большее, чем человеческая жизнь - вместе с Секретарем ЦК погибло великое дело, идея, с которой связывало мое поколение свои надежды на лучшую будущность республики. Хочу подчеркнуть, не о своем, личном будущем думалось нам всем в тот день. То было время, когда азербайджанская интеллигенция мыслила категориями гражданственности, народности, судеб нации-государства - так была научена, воспитана. Так повелось со времен Мирзы Фатали...

С того дня не один я мучим вопросом, на который нет ответа: с чем мы столкнулись в тот майский день: случайностью, без чего не бывает истории, даже самой великой? Злым роком, который мистически подстерегал едва ли не каждого, с кем связывал народ свои чаяния? Или вполне рукотворной тайной, до которой не докопаться, которую не раскрыть - ни нам, ни тем, кто придет после нас? Я прожил долгую жизнь...В ней было немало событий: больших и малых, влиявших, и нередко решающим образом, на мой жизненный путь, который на склоне лет порой представляется предопределенным, хотя известно давно - всякая судьба соткана из бесконечных случайностей, большей частью необъяснимых, иногда нелепых. То же - с людьми. На моем пути встретилось немало выдающихся современников. Ведь мои 85 лет вобрали, без преувеличения - целые эпохи - строительство второй республики азербайджанцев - Азербайджанской ССР, формирование национальной интеллигенции, ее элитного ядра, без чего немыслимо будущее народа, и, наконец, трудный выбор - независимый Азербайджан, третья республика. Осенью 1991 года мне, академику Митату Абасову, судьба уготовила историческую миссию - объявить с трибуны сессии Верховного Совета СССР о провозглашении независимости моей Родины. Размышляя о прожитом, я твердо, с удовлетворением могу думать, что жизнь моя удалась, лучшие мечты состоялись, цели достигнуты - я могу быть вполне доволен судьбой. И все же...

Если быть искренним до конца, то должен признаться, что жизненная стезя моя, как и многих других моих соотечественников, могла получить иное направление, иной поворот, если б иначе сложилась судьба одного из тех, с кем, словно бы само провидение свело меня в самом начале пути, затем не раз скрещивало наши тропы - мои и его. А не указывало ли оно невидимым перстом на неделимость нашей дороги жизни, на то, что всем нам суждено вместе служить лучшей идее - национальному возрождению, которое грезилось в те, 60-е годы нашему поколению, как нечто близкое, действительное, реальное?

Мы выросли рядом - Шихали на Верхней Нагорной, я - неподалеку - в районе, внешне непрезентабельном, но истинно бакинском, в той части, космополитически формировавшегося дореволюционного Баку, которая когда-то стала бастионом азербайджанского сопротивления дашнакскому кровавому вызову, а тогда, в 30-е, в годы нашего детства, то были, если писать языком реализма, кварталы бедноты. Впрочем, бедность объединяла нас всех - бакинских мальчишек, потому как советская власть покончила с богатыми (казалось, навсегда!), отчего окружавшая нас действительность воспринималась как реализация вечной народной мечты о социальной справедливости.

ArrayС тряпичными ранцами на спине, или, попросту, с завернутыми в газету учебниками, мы спешили в школы за знаниями: я, сын Теймура Абасова, неприметного госслужащего, угодившего, тем не менее, под репрессивную машину 37-го, Шихали, потомок ахунда Мамед Эмина, особо почитаемого на Абшероне служителя мечети, и сотни таких же, как и мы, ребятишек - отпрысков рабоче-крестьянского люда, от которых мало чем отличался Джен Багиров, сын того, с чьими портретами народ по праздникам выходил на демонстрации - грозного и неприступного Мир-Джафара.

Однажды наступил день, положивший конец детству - в нашу жизнь ворвалась война, и нас словно взрывом разбросало по земле, заставив позабыть о юношеских грезах, круто развернув судьбы в сторону неизвестности. Шихали, который был постарше меня, но не достиг еще призывного возраста, как и многие, не раздумывая, направился в военный комиссариат. В неполные 17 лет, после настойчивых обращений он добился отправки на фронт. Так поступали многие. Не скажу - все. История наша выглядела бы ложной, если б кто-то взялся утверждать, что не было тех, кто предпочел отсидеться в глубоком тылу, подстраховавшись разного рода справками...

Память народная, однако, действует выборочно - она запомнила, несмотря ни на какие запреты, что где-то в небе России над городом Обоянь погиб летчик-истребитель Владимир Багиров (первый сын Мир-Джафара), таранив немецкий "юнкерс". Запомнилось всем нам и то, что Шихали воевал в рядах морских пехотинцев, защищавших героический Ленинград до последних дней блокады. Он дошел до Берлина, несмотря на ранение позвоночника, тяжелую контузию, и демобилизовался в Свинемюнде лишь в 1946. Именно это было определяющей чертой времени, нашего времени. Сейчас эта страница жизни Шихали воспринимается мной как первый урок, завещанный всем нам. Я сформулировал бы его так: чтобы стать патриотом, прежде надо уметь быть гражданином. Мне предстояло еще не раз вспомнить о том уроке, хотя жизненные дороги развели нас - я ушел в науку, а бывший морпех заблистал в рядах партийного руководства. Это он "благословил" к изданию труд, ставший первой попыткой азербайджанских ученых самостоятельно осмыслить некоторые страницы новейшей истории:"История Коммунистической партии Азербайджана". Ничего вроде бы крамольного. Но это сейчас так кажется. А тогда:"Ишь, чего в Баку придумали - все пишут "Очерки истории", а они - свою собственную". И сразу поползли слухи: в Москве недовольны, готовится разнос, дело дошло до самого Хрущева.

На собрании ученых республики, где тон задавали представители центра, авторы исследования подверглись остракизму, напомнившего давно забытые "всенародные" осуждения 30-х. Главный вывод ораторов из Центра, да и некоторых местных, из тех, что умеют держать ухо востро, тянул, пожалуй, на приговор: история революционного Баку дана в искаженном виде, принижена роль многих выдающихся деятелей партии и советского государства, например, Шаумяна... Притихший зал замер в ожидании финала судилища, вердикт которого ни у кого не вызывал сомнений. Вот тогда-то и прозвучала защитительная речь Шихали Курбанова, о которой через час знал весь ученый мир республики, знала почти наизусть вся интеллигенция. Заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Азербайджана, заметьте, один из ведущих идеологов, сказал то, чего не решались произнести вслух никто ни до него, ни после:"Позвольте, уважаемые товарищи москвичи, нам самим писать собственную историю". Эта короткая фраза реформировала мышление азербайджанских интеллектуалов больше, чем все решения, указы, митинги перестройки и периода так называемой демократизации вместе взятые. Разумеется, кто-то там, в Москве, да и в некоторых кабинетах Баку, посчитал это эмоционально окрашенным вызовом молодого партийного работника. Скажу больше - были и такие, что считали своим партийным долгом сигнализировать "наверх" об ошибочных, националистических перекосах во взглядах руководителя идеологической службы ЦК. Однако те, кто знали Шихали Курбанова, полагали иначе: это его позиция, та часть принципиальных убеждений, коими он никогда и ни за что не поступится..