На стыке 40-х и 50-х годов детство мое незаметно перерастало в отрочество. В сущности, это просто два смежных периода в жизни человека, но от первого - остаются лишь слабые зыбкие ассоциации, скорее растительного свойства, в то время как от второго, наполненного все большим числом осознанных событий, в памяти сохраняются некоторые истории на всю оставшуюся жизнь.
Странным образом на стыке двух миров расположен был дом, в котором я взрослел. Его парадный фасад был обращен в сторону моря, на улицу Зевина (в настоящее время - улица Азиза Алиева), с типичными чертами европейского города. Капитальные многоэтажные здания с обеих сторон улицы: по ней ездили редкие и убогие, по теперешним меркам, автомобили, ходили отчаянно звонящие и громыхающие трамваи. А задняя часть дома как бы растворялась в малоэтажной крепостной застройке, с лабиринтом узких улочек и тупиков, с чертами застывшего средневековья. Именно здесь проходило наше детство, здесь проводили мы большую часть дня в бесконечных играх и разнообразных состязаниях, десятилетиями передаваемых от поколения к поколению, пока в городскую жизнь не ворвалась электроника.
Так уж сложилось, что дом наш был не только границей планировочной, но, в значительной степени, социальной. Казалось, именно здесь проходила незримая граница двух цивилизаций - европейской и азиатской, вынужденных сосуществовать на ограниченном пространстве. С детства мы усвоили, что в недрах крепостной части города царили более жесткие нравы и правила поведения, а росшее там поколение, задиристое и жестокое, считало нас, русскоязычных, чужаками, обитателями другого берега. Мне действительно этот мир казался чужим, мы побаивались контактов с крепостными ребятами, от которых часто доставалось только потому, что мы, городские, были для них другими.
С улицы в наш внутренний двор вела узкая, длинная, неосвещенная лестница, наводившая страх не только на детей, но и на взрослых, особенно в вечернее время. Оказавшись на ней, я старался как можно быстрее преодолеть этот мрачный, таинственный марш, ощущая за собой тени незримых злых духов. Наша квартира, таким образом, была как бы одновременно в двух измерениях, европейском и азиатском. Со стороны улицы окна были на уровне второго этажа городской застройки, а со двора, обращенного в патриархальную крепость, на уровне первого.
Выйдя из нашей квартиры, мы попадали в небольшой компактный дворик площадью в пару десятков квадратных метров. По периметру он был окружен галереей в два этажа, на которую, в свою очередь, были нанизаны однокомнатные, реже двухкомнатные квартиры-коморки, в которых теснились большие, разветвленные семьи. Только часть квартир имела водопроводную сеть, но туалета и канализации, в современном понимании этого слова, не было ни у кого. Поэтому по воскресеньям, с раннего утра, мы всей семьей отправлялись в городскую баню с чарующим названием - "Фантазия".
ArrayЗамечу, особых фантазий в ней не было, но, чтобы попасть в нее, надо было не менее часа, а то и больше, простоять в длиннющей очереди.
Во дворе у нас были один общий для всех водопроводный кран, чулан-кладовка, набитая всевозможным хламом неизвестного назначения, и две кабины уборной на все семьи первого этажа с клозетами азиатского типа, часто загаженные из-за отсутствия воды и слива и потому бывшие причиной постоянных раздоров, склок и поиска виновных.
Жизнь каждой семьи была на виду всего двора. Сохранять семейные тайны от посторонних глаз практически было невозможно, но это только обогащало событиями внутридворовую жизнь, наполняя ее интригами и пересудами. Однако в целом люди жили достаточно дружно, я бы даже сказал, радостно. Видимо, от того, что после хмурых и голодных военных лет жизнь постепенно налаживалась.
Уже закончился период хлебных карточек, потеря которых была трагедией для семьи. Теперь не надо было будить и одевать полусонных детей и затемно стоять с ними в очередях за хлебом. Со временем, кстати, я научился даже спать, стоя в этой очереди. Но самое ужасное было потом, когда открывались двери булочной. До сих пор перед глазами толпа людей, обезумевшая в момент открытия магазина: отчаянная давка, крики, стоны, слезы, поиски потерянных сумок, кошельков. Не всех в этой толпе заботил только хлеб насущный, некоторых участников больше интересовала толчея.
Через какое-то время в магазинах стал появляться белый сахарный песок. Он разительно отличался от менее сладкого коричневатого, поставляемого по Ленд-лизу. Начали продавать не только подсолнечное, но и сливочное масло. Оказалось, что сливочное масло, о котором мы только мечтали, значительно вкуснее маргарина. Родители стали позволять нам, намазав сливочного или топленого масла на кусочек черного хлеба, посыпать его сахарным песком, от чего бутерброды практически превращались в пирожные, о существовании которых мы узнали значительно позже.
Мама чаще стала печь оладьи к завтраку. Муки, конечно, не было, но женская смекалка и здесь находила выход. Обычно с вечера замачивались макароны, а утром они чудесным образом превращались в тесто. Ну а когда появилась мука, разнообразие вкусных, а главное - сытных блюд стало просто невообразимым. Помню, самым любимым лакомством были, обжаренные на подсолнечном масле и обсыпанные сахарной пудрой хрустящие ромбовидные листочки из теста, которые назывались хворостом.
Размеренную и счастливую дворовую жизнь нарушала только учеба в школе. Школу я рассматривал как неизбежное зло. Она не учила, меня способам выживания в мире, который меня окружал. А то, чему нас учили и реальная жизнь находились в параллельных мирах. Все нравоучения о добре и зле, о правде и справедливости, которыми нас пичкали в школе, немедленно разбивались, как только мы оказывались за стенами школы. Учителя наши, видимо, жили где-то за облаками или делали вид, что там живут.
Мало того что школа отнимала значительную часть времени из нашей жизни, так еще после школы приходилось выполнять домашнее задание практически по всем предметам, а на настоящую жизнь оставалось все меньше времени. Не успеешь выйти на пару часов во двор, как в самый разгар игры раздавался оклик матери: "Иди домой, пора делать уроки". Можно было, конечно, выклянчить еще полчасика, максимально растягивая его, а затем, после настойчивых уговоров, еще минут пятнадцать, но наступал момент, когда во двор выбегала мать с веником в руках и с позором, на глазах улюлюкающих сверстников, загоняла в дом.
Становилась все сложнее изыскивать новые средства, чтобы освободиться от мира взрослых. Удачи сменялись поражениями, но каждая из сторон конфликта находила новые методы борьбы и доводы, чтобы настоять на своем..
|
