(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 30 мая, 6, 13, 20, 26 июня и 4 июля 2009 г.)

СЛИШКОМ РАНО

Есть две книги, при мысли о которых вот уже долгие годы я испытываю сожаление от того, что прочел их слишком рано, то есть я всегда чувствовал, что впечатления от этих книг в те годы были неадекватными в силу возраста, воспринимающего все упрощенно, и, как я ни пытался прочесть их заново, за все эти годы мне не удавалось осилить их и наверняка не удастся сделать это никогда.

А жаль!..

Обе книги, о которых идет речь, я прочел в IX классе, в 16 лет:

- Данте. "Божественная комедия".

- Гете. "Фауст".

В БОДРУМЕ

Геродот появился на свет в Бодруме (1).

Бодруму этот факт абсолютно безразличен.

А меня это волнует...

ОТ ФИЗУЛИ ДО САБИРА

В классической поэзии Азербайджана между Физули и Вагифом (2) зияет немыслимая пустота.

По логике, величие Физули должно было бы способствовать возникновению крупных литературных деятелей, способных продолжить начатое им, но этого не произошло.

Меня все время занимал вопрос: почему?

Мой ответ содержит толику мистики: Физули являет собой последнюю грань азербайджанской классической поэзии (подобно последнему Пророку Мухаммеду!), и развивать его наследие, превзойти его, пойти дальше него нет никакой возможности.

Классическая поэзия в период после Физули до начала нашего (ХХ - ред.) века по сути была эпигонской (причем давшей своих крупных представителей, к примеру, С.А.Ширвани (3).

Все были эпигонами Физули, все, кроме Вагифа и Сабира.

Они внесли в поэзию постфизулинского периода качественные изменения и создали собственные литературные школы.

Дарование Вагифа, взяв в союзники фольклор, смогло освободиться от чар Физули, обрести отличие как по форме, так и по содержанию.

Талант Сабира, держа руку на пульсе своего времени, будучи предельно чутким ко всем переменам, происходящим в мире, смог создать великую гражданскую поэзию.

Ну, а потом наступила пора урбанизации ХХ века.

ФЕЙХТВАНГЕР ИЛИ РУССО?

Читая "Мудрость странного человека", мне всегда казалось, что это не Фейхтвангер пишет о Руссо, а некто третий пишет о самом Фейхтвангере.

ОБИЖЕННЫЕ КНИГИ

В последнее время все чаще звучат заявления о том, что интерес к книгам, охота к чтению у нас заметно упали.

Нынешняя ситуация с книгами представляется мне несколько иначе.

Книги сами обижены на нас.

ТОЛСТОЙ И ДОСТОЕВСКИЙ

Даже в тех случаях, когда Достоевский переходит в литературные сферы, превосходящие "Белые ночи" и "Неточку Незванову" ("Братья Карамазовы"), мир его мысли, не вмещающийся в рамки высших сфер, подавляет чувства (а значит, и художественность).

Толстой, переходя в сферы ("Анна Каренина", "Война и мир", "Отец Сергий"...) более высокие, чем "Севастопольские рассказы", создает полное гармоничное единство, целостность, нераздельность мира чувств и мысли высшей сферы.

ОБ ИСКУССТВЕ

Несомненно, все в искусстве зависит от дара Божьего.

Под давлением, под страхом и под властным, недремным оком советской системы, господствующей партийной идеологии кинематограф, к примеру, вместо человека вывел на экраны трактор, нефть, вышку, МТС, колхоз, совхоз, цемент, хлопок; идеи были заменены лозунгами, чувства - выступлениями и докладами на собраниях, а внутренний мир человека стали предопределять постановления ЦК КПСС и решения очередного партийного съезда.

Однако при всем при этом, были и яркие исключения из жестких рамок социалистического реализма.

Пал советский режим.

На сей раз экраны заполонили голливудские (и псевдоголливудские) триллеры и боевики: потоки крови, взрывы бомб, треск автоматных очередей попрали и переступили все человеческие чувства, презервативы стали предметным воплощением любви.

Однако при всем при этом есть исключения и из этой базарной, рыночной истерии.

Искусство - во все времена - составляет исключение.

О РЕКЛАМЕ

Есть писатели, для которых самореклама является естественным образом жизни и творчества. Классический пример тому - Хемингуэй.

А есть и такие писатели, которые перед лицом всего мира перечеркивают возможность саморекламы жирной чертой.

К примеру - Сэллинджер.

Начиная с 1965 года по сей день, т.е. без малого 20 лет, Сэллинджер не дает интервью, не проводит встреч, не разрешает переиздание своих произведения, не позволяет их экранизировать.

Однако, в сущности, и это тоже своего рода самореклама.

Есть некая точка, где реклама и антиреклама сходятся.

НАЗИМ ХИКМЕТ И АЗЕРБАЙДЖАН

Турецкие правые никак не хотят понять, что большая любовь Азербайджана к Назиму Хикмету в то же время была выражением и большой любви к Турции и туркам.

Беда в том, что и левые не особенно понимают это.

НЕОСОЗНАННЫЙ СТРАХ ТОЛСТОГО

Пусть сказанное звучит как навязчивая идея, но повторюсь: вот уже много лет я намереваюсь написать книгу под названием "За что я люблю Толстого?", но никак не могу осуществить намерение.

Я собрал достаточное количество материала, сделал уйму заметок, я представляю себе структуру книги, все ее главы - одним словом, для того, чтобы воплотить замысел, мне ясно все, но книга не пишется.

И, вполне вероятно, никогда не напишется.

Я чувствую это подсознательно, инстинктивно.

Я боюсь начать писать эту книгу.

Всякий раз, когда я пытаюсь засесть за книгу, тяжесть Толстого (вес Толстого!) давит на меня (наваливается на плечи!).

ГЕРОИНЯ РАССКАЗА

Такая вот женщина: в юные годы влюблялась в героев турецких, индийских, арабских фильмов, любила их тайной и пылкой любовью.

Любила она своего героя до тех пор, пока герой нового фильма не затмевал предыдущего, которого она тут же забывала, внедряя нового героя в мир своей любви, где она без помех могла обожать своего избранника.

Проходят годы, женщина выходит замуж, рожает детей, кино оказывается вне сферы ее забот, фотографии Раджа Капура, Омара Шарифа, Йылмаза Дуру, хранящиеся на память билеты забываются, затерявшись где-то среди дневников и старых бумаг, ветшая и желтея вместе с остальными бумагами...

И женщина постепенно переводит всю свою нерастраченную страсть на книги - произведения, рассказывающие о неразделенной любви, романы и повести с трагическим финалом (например, герой неожиданно тонет, а его возлюбленная сходит с ума, или за день до своей свадьбы невеста гибнет под колесами автомобиля и т.п.).

...Вечерами, когда все в доме засыпают, она пишет бесконечно длинные письма - признания в любви к авторам прочитанных книг.

Так она состарилась и не заметила, как прошла ее жизнь.

"ЖИВОЙ ТРУП"

Если бы я не знал, кто является автором "Живого трупа", мне и в голову не пришло бы, что эту пьесу написал Толстой.

"Живой труп" - единственное произведение Толстого, которое я не могу принять.

"Живой труп" кажется мне предварительным и отрывочным наброском для будущего произведения.

Гениальность Толстого - в его способности обосновывать.

У Толстого нет необоснованных действий, ситуаций, размышлений и эмоций.

Нет ни в одном произведении, кроме "Живого трупа".

Почему Протасов поступает именно таким образом? Чего он хочет? Что его стесняет? Чего он ищет? Отчего он мучается? В "Живом трупе" на эти вопросы нет ответов, достойных пера Толстого.

О ДОСТОПОЧТЕННОМ ШВЕЙКЕ

Прочел в "Неделе" анекдот Гашека, понравился и я перевел его.

После этого в течение двадцати дней не отрываясь прочел всего Гашека (в том числе заново Швейка).

Вне всякого сомнения, в мировой литературе были тысячи писателей уровня Гашека, и теперь их имена можно прочесть в отдельных энциклопедиях или же в истории литературы определенных народов.

Но вот Гашек - он открыл Швейка и Швейк закрепил его в литературе.

СОЖАЛЕНИЕ

С Константином Симоновым осенью 1971 года в Москве - как сейчас помню, яблони усыпали двор дома Союза писателей на улице Воровского опавшими ярко-желтыми листьями - меня познакомил Юрий Суровцев в приемной председателя Союза писателей Георгия Маркова.

Как раз в это время в журнале "Дружба народов" в переводе критика Игоря Золотуцкого был напечатан мой рассказ "Пятикопеечный мотоцикл", и это была моя первая публикация в центральной печати.

Юрий Суровцев представил меня Симонову и сказал, что рассказ мой Константину Михайловичу понравился.

- Да, молодой человек, - подтвердил Симонов, - рассказ у вас получился.

После этого между нами установились довольно-таки искренние отношения, о которых не могу сказать, что они отличались особой близостью, речь может идти о взаимной симпатии молодого писателя и многоопытного, прославленного "генерала" советской литературы.

Изредка мы встречались в Москве на различных литературных собраниях, однажды он даже пригласил меня вместе с Владимиром Амлинским к себе домой, где лестно отозвался о моей повести "История одной встречи", которую прочел в журнале "Юность".

Этот человек был одним из активных членов литературной среды и официальной советской литературной жизни 30-40-50-х годов, и его популярность к тому времени (особенно после стихотворения "Жди меня", написанного во время войны) не имела аналога в истории советской литературы.

Помнится, как в начале 50-х мы с отцом однажды зашли к Мехти Гусейну, и супруга писателя Фатьма ханум (я называл ее "тетя Фатьма") наскоро накрыла стол, за которым отец и дядя Мехти (так я обращался к нему) попивали из миниатюрных рюмочек коньяк. А я, пристроившись в сторонке, перелистывал только что вышедшую в свет книгу дяди Мехти - помню и книгу: "Комиссар" (через некоторое время, когда мне исполнилось 11 лет, он подарил мне эту повесть со своим автографом, и это был первый в моей жизни автограф, книга эта и сейчас стоит на видном месте в моей библиотеке) - пытался читать, но, будучи большим охотником до разговоров взрослых, особенно писателей, я одним ухом прислушивался к ним и из разговора узнал, что маршал Рокоссовский увел у Константина Симонова его жену - киноактрису, блестящую красавицу Серову.

Честно говоря, эта история произвела на меня сильное впечатление, перед глазами встали фотографии героя окончившейся лет восемь-девять назад войны, увиденные в газетах и журналах, и, под впечатлением услышанного, Рокоссовский - этот красивый и мужественный человек! - превратился в злобно-завистливого предателя капитана Кассия Колхауна, потому что в моем представлении - воображении десятилетнего мудреца - муж кинокрасавицы Серовой Константин Симонов был героем типа Мориса-мустангера.

Гораздо позже, если не ошибаюсь, в прошлом, то есть в 1980 году, точно не помню, в чьих-то воспоминаниях прочел описание такого вот эпизода:

"По установленному порядку Мехлис приходит на очередной доклад к Сталину и по своему обыкновению доносит вождю на маршала Рокоссовского, который, мол, часто на специальном самолете прилетает с фронта в Москву для встреч с Серовой.

- Что будем делать, товарищ Сталин? - спрашивает Мехлис.

Сталин делает несколько затяжек из трубки и отвечает:

- Завидовать будем!"

Однако вернемся к незабываемым дням счастливого детства.

В те времена он - Симонов - был легендой.

Популярность Симонова в 40-50-х годах несравнима даже с популярностью Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной в 60-70-х годах.

После смерти Сталина на Симонова начались нападки, и я хорошо помню, как в 1954 году в Москве после двадцатилетней паузы проходил II съезд Союза писателей СССР, где делегатом был и мой отец, взявший меня с собой в Москву, представив его в своем выступлении на съезде, Шолохов заклеймил Симонова избалованным любимчиком Сталина и СИСТЕМЫ; хорошо помню (тогда мне было одиннадцать лет) и то, как члены делегации азербайджанских писателей Мехти Гусейн, Эюуб Аббасов, Сулейман Рустам, Имран Гасымов, собравшись в нашем номере гостиницы "Москва", обсуждали выступление Шолохова...

В 70-х годах легенда постарела - Симонов выглядел гораздо старше своих лет.

Мне было известно, что у Симонова должны быть интересные воспоминания, связанные с Азербайджаном 40-50-х годов, ведь он неоднократно приезжал в Баку, имел достаточно тесные дружеские отношения с Самедом Вургуном (4), возглавлял Союз писателей СССР, "Литературную газету" и в связи с тревожными, опасными, сложными литературно-общественными событиями того времени контактировал с М.Дж.Багировым (5).

Иногда, в мимолетных разговорах, он вскользь упоминал Мир Джафара Багирова, Самеда Вургуна и спрашивал:

- Как там Мирза Аждарович? (6)

А я всякий раз просил его написать воспоминания об Азербайджане или хотя бы, наговорить мне, а я бы записал.

- Обязательно! - отвечал он.

В конце 1978 года, если не ошибаюсь, декабрь близился к завершению, приехав в Москву, я позвонил ему.

Есть люди, голос которых сразу же выдает состояние своего обладателя, и Симонов был одним из таких людей.

В тот день по его голосу я почувствовал, что он чем-то расстроен, возможно, расстроен не то слово, скорее, озабочен, взволнован и хочет с кем-то о чем-то поговорить, излить душу.

- Завтра вечером зайдите ко мне, - сказал Симонов, - хочется кое-что рассказать вам.

Я с сожалением сообщил собеседнику о том, что завтра в полдень возвращаюсь в Баку.

- Что ж, оставим на следующий раз, - проговорил он.

Однако "следующего раза" больше не представилось.

Приблизительно месяца через три-четыре К.Симонов скончался.

Не могу простить себе, что не поменял билет, не остался еще на один день в Москве, не встретился с ним и так и не узнал того, о чем мне хотел рассказать Симонов.

Все, что он собирался рассказать в тот вечер, он унес с собой.

Жаль!..

Перевод с азербайджанского Вагифа Ибрагимоглу

------------------

1. Город на территории современной Турции.

2. Молла Панах Вагиф (1717-1797) - поэт и государственный деятель Карабахского ханства.

3. Сеид Азим Ширвани (1835-1888) - поэт и литературный деятель, составитель антологии классической поэзии "Тезкирэ".

4. Самед Вургун (1906-1956) - народный поэт Азербайджана.

5. Мир Джафар Багиров (1895-1956) - партийно-государственный деятель. Первый секретарь ЦК КП Азербайджана с 1933 по 1953 год. Арестован после смерти Сталина и расстрелян.

6. Мирза Ибрагимов (1911-1993) - народный писатель Азербайджана.

Продолжение следует