(Продолжение. Начало см."Зеркало" от 19 сентября 2009 г.)

В третий раз он попытался облапить меня, схватил за грудь в своем кабинете, как какую-нибудь уличную девку, снова что-то говоря о моих волнующих формах, и получил сильный толчок в шею под подбородком, прямо в кадык двумя руками, даже закашлялся. Меня подмывало дать ему хорошую пощечину, но это было уже потом. А в тот момент я так разволновалась, испугалась, что не сознавала, что делаю, толкнула его непроизвольно, поэтому и получилось довольно сильно и больно, надеюсь. К тому же хорошо, что не дала ему пощечину, он мог разозлиться на меня не на шутку, затаить злобу. Наивная я была все-таки, надеялась, что злобы он не затаит. А пощечины, которые дают мужчинам оскорбленные приставаниями наглецов женщины, хороши в голливудских и болливудских фильмах, а не в нашей стране, где президенты, если их не свергают, правят по два срока и оставляют власть членам своей семьи по наследству. В нашей патриархальной стране, свято чтящей, - если верить газетам и депутатам Милли Меджлиса, - национальные ценности, женщина может подвергнуться таким приставаниям, как я, и остаться беззащитной, а такой приставала-ограш - безнаказанным, зато женщина, давшая пощечину мужчине, может получить в ответ не пощечину даже, а хороший синяк под глазом от удара кулаком, это я знала хорошо.

Теперь я жила в постоянном напряжении от ожидания его следующих шагов. Именно поэтому всегда и аккуратнее других, не опаздывая ни на день, раз в месяц относила ему его долю. Всегда старалась, чтобы в его кабинете кто-то был, мы не оставались наедине, или хотя бы дверь его кабинета оставалась открытой. Он не брал денег, говорил, чтобы я оставила себе, что мой ребенок, который остался без отцовской помощи, нуждается в этом больше. Это действительно было так, хотя последние два года семейной жизни Расим был мне не помощником, а тяжкой обузой, требовавшей колоссального расхода нервов, времени и денег, да и некоторое время после развода тоже. Тем не менее, я каждый раз аккуратно относила деньги начотделения, понимая, что если не отнесу, оставлю себе, значит, согласилась на его условия и за это придется расплачиваться "натурой", как говорили наши девочки, не такие привередливые и принципиальные, как я. А на это я никак, ну никак не могла согласиться в силу многих причин. Он еще трижды заходил в эту малую процедурную, но я была уже настороже, выходила раньше больных.

ArrayОн решил, видимо, брать меня измором, но я терпела, надеясь, что он одумается, отстанет - все еще надеялась на то, что все постепенно образуется.

Так прошло довольно много времени, видимо, он решил сменить тактику. Один раз он подкараулил меня, когда я вышла из больницы, и предложил подвезти домой. На этот раз он был вежлив, не давал волю рукам, не пытался обнять, облапить, ущипнуть, поцеловать, снова говорил, но уже как-то по-другому, не цедил слова сквозь зубы, как тогда в кабинете, говорил, что я нравлюсь ему, он думает обо мне день и ночь, думает даже на пятиминутках у главврача, даже лежа в постели рядом с женой. Я, конечно, не согласилась сесть в машину, хорошо понимая, что последует, если я сяду к нему. Мы разговаривали рядом с его машиной, я долго просила его отстать от меня, не мучить меня. После того, как он начал приставать ко мне, я не испытывала к нему ничего, кроме страха и отвращения. Перспектива стать второй Солмаз в нашем отделении и выходить растрепанной, с распухшими губами на обозрение персоналу и больным меня совершенно не прельщала.

Один раз, когда я вынуждена была зайти к нему в кабинет, чтобы сообщить просьбу сына одного из наших больных, переданную мне по городскому телефону, когда его не было, он снова заговорил о своих мыслях и чувствах, пытался передать, совал мне в руки заранее припасенный букет цветов. Букет был хорош, но я, конечно, не взяла, отказалась взять, уже боялась его.

В другой раз он подкараулил меня почти на углу нашего квартала, когда я сошла с маршрутки. Я поняла, что он проследил, когда я вышла с работы, и ехал за маршруткой, на которую я села. Попросил выслушать его, и мне пришлось постоять с ним минут двадцать в небольшом скверике неподалеку от нашего дома. Был май месяц, кусты и деревья покрылись молодой, еще не припорошенной городской пылью редкой листвой, по-весеннему пахло разогретой на солнце землей, асфальтом. В скверике гуляли молодые мамы с колясками, и я вспомнила, как еще недавно сама также гуляла с коляской Гюнайки. Он вдруг, неожиданно для меня сказал, что любит меня и надеется на взаимность, что хочет купить мне, обязательно купит дорогой подарок - кольцо с бриллиантовым камушком. Чувствовала я себя очень неуютно рядом с нашим домом, хотя, конечно, мне немножко приятно было видеть, что он изменился, точнее, изменил свою тактику, уже не лапает в кабинете, не пытается взять силой, а пытается дарить цветы, заговорил о чувствах, о любви. Есть такая песня - "А два кусочека колбаски,/У тебя лежали на столе, /Ты рассказывал мне сказки,/Да только я не верила тебе!". Если бы он с самого начала взял такую тактику, может, я и поверила бы ему, клюнула бы на его сказки и обещания. Мужчины хитры, когда хотят добиться женщины, добраться до сладкого, а мы, женщины, еще хитрее. Да только не всегда, а иногда. Я помнила его отношение в самом начале, его циничный расчет, что с разведенной можно не церемониться, тем более со своей сотрудницей, что в своем кабинете с подчиненной можно полагаться на свою власть, подчиненную женщину вполне позволительно можно лапать и тискать, чтобы так, насильно пробудить чувственность, так как несчастная женщина никому ничего не скажет, постыдится и побоится пожаловаться. А ведь эта несчастная уже почти три года живет без мужчины. Это было не очень достойно, наоборот, низко и подло, но как раз очень по-мужски, сейчас таких, наверное, большинство. Наверное, я все-таки дура, или меня размягчили его слова о моей внешности, как всякую женщину, хотя о себе я не бог весть какого мнения, не считаю себя уродиной или крокодилом в юбке, но до того, чтобы считать себя красавицей, как мнят Раксана или Ройя, кошки драные, мне далеко. У наших дур ни лица, ни фигур - женщина на сцене, на которую мужчины смотрят, обращают внимание именно потому, что она на сцене, танцует, поет или броско одета, и красивая женщина - это разные вещи, не надо это путать. Скорее всего, меня размягчили слова о его чувствах ко мне, о любви. Я осторожно напомнила ему, что он ведь женат, у него дома жена, двое детей, и потом, у него есть Солмаз в отделении..