(Продолжение. Начало см."Зеркало" от 19 и 26 сентября 2009 г.)

Я давно уже начала искать себе работу. Но работу по нашей специальности найти нелегко, это продавщицы и официантки сейчас требуются всюду, объявления везде висят, а для того, чтобы устроиться медсестрой без протекции, требуются немалые деньги. Сюда, в наш госпиталь, естественно, по тапшу меня устроил дядя моего бывшего мужа, еще раз к нему пойти с той же просьбой уже было бы неправильным, могла нарваться на отповедь. А денег у меня, чтобы устроиться самостоятельно, как раз кот наплакал. Тем не менее, я пошла к дяде Расима просить помочь его устроиться на другую работу - деваться было уже некуда, а неприятная встреча со стороны бывших родственников меня уже не страшила, кроме того, дед Гюнайки приходился ему братом, а это за забор не выкинешь. Дядя принял меня не так плохо, как я ожидала, обещал помочь, скорее всего, он был в курсе, до чего докатился Расим, который уже ходил с опухшим от наркоты лицом и резко похудевшим телом, постаревший за два года лет на десять-пятнадцать. Обещать-то он обещал, но ничего конкретного пока не было. Впрочем, я понимала, что не все от него зависит, а его возможности после выхода на пенсию сузились резко и сужались с каждым днем в силу многих причин - это я знала.

Те деньги, что не брал у меня начальник отделения, настаивал, чтобы я оставила себе, я не тратила, собирала, чтобы, скопив определенную сумму, с ее помощью устроиться на работу. Да и какие это были деньги? Цены росли, и мы повышали свои тарифы, конечно, но не могли поспеть за ценами на продукты питания и услуги. Поэтому все то, что я зарабатывала, уходило на ребенка, на маму и на меня, разумеется, совсем немного, я тоже женщина, на нашу маленькую семью. Со всеми сотрудницами нашего отделения у меня были хорошие, дружеские отношения, а подружка у меня здесь была только одна - Фидан, и то не такая близкая, как моя Гюля. Но когда наши сотрудницы узнали, что он отказался брать у меня свою долю, даже приносил в отделение цветы, чтобы подарить мне, большинство настроились против меня. За что? В чем я была виновата? Может быть, их злила сумма получаемых мной в отделении от больных денег, которая, насколько я знала и скрывала от остальных, превосходила получаемое ими, по отдельности, конечно. Это не моя вина.

ArrayЯ ни у кого не просила, не вымогала, больные сами подогревали меня взамен на мои услуги и внимание. А может, им не понравилось то, что он бросил Солмаз и она настраивала их против меня? Не знаю, Солмаз ведь не жена ему, у него своя жена дома, а у нее муж. Только я одна-одинешенька. А мои коллеги еще не знали, что он обещал подарить мне кольцо с бриллиантом...

А он уже перешел к прямым угрозам. Хватит цацкаться с тобой. Если не согласишься, сказал он мне, уволю, неблагодарная ты дура. Если бы мне не было так тошно и страшно потерять работу, я бы рассмеялась ему в лицо - неблагодарная? Этот рослый и жирный ублюдок со смрадным то ли от кариеса, то ли от скверного желудка дыханием, - это я учуяла, когда он, облапив, пытался поцеловать меня, - искренне считал, что, остановив на мне свое благосклонное внимание, он осчастливил меня? А не поддаюсь я только по глупости или кокетства, делаю долгий наз, чтобы набить себе цену? Я давно подозревала и боялась, что все может кончиться увольнением, понимала, что это не просто угрозы, и все-таки надеялась в глубине души, что он не дойдет, не унизится до этого. Угроза увольнением женщине за отказ вступить в связь и само увольнение - это расписка в собственной мужской несостоятельности, более того, заверенный служебной гербовой печатью аттестат о полном неумении и неспособности завоевать женщину иначе, как с использованием служебного положения и власти. Соблазняющие, покупающие женщин деньгами и то лучше, порядочнее, они хотя бы оставляют возможность выбора - можно согласиться, а можно и сказать "нет". Как бы я ни надеялась на лучшее, это произошло, следовало ждать претворения в жизнь этой угрозы, а я не знала, что делать. Одно время даже хотела пойти к главврачу, но знала, что у нашего начотделения есть рука в министерстве, он родственник замминистра, но не нашего, а другого какого-то силового министерства, кроме того, все они земляки, все связаны круговой порукой. Так что и мой главврач вряд ли станет портить отношения с ним и не сможет помочь мне. И то, если захочет, а захочет ли? А если не захочет помочь и не поможет, зачем мне позориться, обращаясь с такой жалобой? Обычно в таких случаях считают, что всегда и во всем виновата женщина. А в чем я была виновата? Я никогда не заигрывала, не кокетничала с ним, старалась одеваться поскромнее, без декольте и длинных разрезов, хотя вполне могла бы носить такие, мне есть что показать, но я не так воспитана...

Сколько бессонных ночей я провела, глядя на свою спящую дочь или в окно на уличные фонари, на пустынную холодными осенними и зимними, жаркими весенними и летними ночами улицу, сколько слез я выплакала в подушку, чтобы не услышала мама, спящая в соседней комнате за тонкой перегородкой. В таких случаях говорят: не надо терпеть домогательства и насилие молча, надо жаловаться. Но кому? Про главврача я уже говорила. Пойти с такой жалобой в медицинское управление Министерства обороны, которому подчинена наша больница, точнее госпиталь, мне даже в голову не приходило. Было очень стыдно, особенно если бы пришлось объяснять, что я разведена. Кто стал бы там слушать про мои проблемы и переживания? Разве в наше время кто-то хоть как-то реагирует на письма и жалобы простых людей? И тем более такого характера, если касается приставания к женщине, за которую фактически некому заступиться? Особенно при происхождении, связях и возможностях начальника нашего отделения. Тем более мне казалось диким пойти в военную прокуратуру или полицию, рассказывать там совершенно чужому и, скорее всего, грубому, циничному человеку эту историю, выдерживать его сальные взгляды, ничуть не лучше взглядов начальника нашего отделения, видеть его похабные ухмылки и слушать его грязные вопросы о подробностях, которые стыдишься высказать. И в конце концов не добиться ничего. Я снова посоветовалась с Гюлей, своей ближайшей, проверенной испытаниями подругой, мы вместе пошли к адвокату, она нашла женщину-адвоката через своих знакомых, которой вроде можно было верить. Та сказала мне, что правоохранительные органы вряд ли помогут, потому что в таком случае нужны доказательства, которые остаются после сексуального насилия, вроде порванного платья, синяков, царапин и ссадин, или свидетели приставаний, или записи разговоров по мобильному телефону, или SMSки. Я и сама это знала, кроме того, у меня не было никаких царапин, ссадин или порванного платья, и слава Богу. Свидетели, сотрудницы нашего отделения, в крайнем случае, например, моя подружка Фидан могла разве только рассказать, что он один раз принес для меня цветы - а это не преступление, даже не проступок по нашим законам и правилам..