Как можешь жить,

коль некому смотреть

вослед тебе

Чингиз Бекташ

Впервые я побывал в Турции ровно тридцать один год назад, в июне 1979 года, по приглашению Азиза Несина и тогда же в Стамбуле познакомился с Чингизом Бекташем. Вскоре, за пару дней, это знакомство переросло в дружбу, длящуюся и поныне. Добавлю и то, что речь идет не просто об отрезке времени в тридцать один год (хотя этот срок сам по себе говорит о многом!), этот 31 год охватывает разные эпохи, географию, идеологии, и сейчас, когда пишу эти строки, думаю, что неисповедимо, как общественно-политическое содержание упомянутого отрезка времени оказалось втиснутым в столь узкий исторический хронометраж...

В ту пору Азиз Несин был председателем Синдиката турецких писателей, а я уже четвертый год работал секретарем Союза писателей Азербайджана, и поездка в Турцию, побывка в Стамбуле даже для меня, уже успевшего побывать во многих не только "соц", но и "капстранах" молодого литератора, имевшего определенный вес в литературе и вообще в обществе, были сказочно-утопическим событием.

Впервые с Азизом Несином я увиделся и познакомился в Баку. Тогда в Баку проводилась конференция писателей стран Азии и Африки, и Азиз Несин, имевший теплые отношения с советскими коллегами, конкретно с СП СССР, участвовал в конференции, а у меня была пора аспирантства.

Помнится, мы из Института литературы имени Низами - Мамед Джафар муаллим, Азиз Мирахмедов, Яшар Гараев, Шамиль Салманов, Гюльрух Алибейли, Ариф Сафиев, Интигам Касумзаде (тоже аспирант и мой университетский сокурсник) - направились в филармонию, где проходил форум. Меня, признаться, больше интересовало не выслушивание дежурных речей и разговоров, а знакомство и общение с гостями, и прежде всего, конечно, с Азизом Несином.

Ильяс Эфендиев высоко оценивал творчество Азиза Несина, особенно его драматургию, и в один из дней конференции пригласил турецкого коллегу к нам в гости. Моя бабушка по отцу Бильгеис ханум, любившая Турцию и хорошо знакомая с турецкой литературой ("Певчая птица" Решада Нури, изданная на арабском алфавите, была в ряду ее настольных книг), в честь именитого и желанного гостя приготовила грандиозный карабахский плов с цыпленком. Поныне, по прошествии стольких лет, подробности этого застолья с участием друзей моего отца - Солтана Гаджибекова, Тофика Кязимова, профессора Амира Габибзаде, Мамед Джафар муаллима, возглавлявшего отдел теории литературы в нашем Институте литературы имени Низами, живших по соседству Зейнала Халила, Бахтияра Вагабзаде и Алиаги Кюрчайлы - у меня перед глазами; и впоследствии при всех моих неоднократных встречах с Азизом Несином воспоминание или упоминание о нем в разговорах неизменно воскрешает картину того вечернего застолья у нас дома, сочные колоритные высказывания, проницательные суждения, искрометный юмор Азиза Несина, с интеллектуальной масштабностью его личности, ставшего душой того меджлиса.

- В Азербайджане помногу и помногу пьют, - говорил он, но в тот вечер он и сам, за компанию, осушал рюмки до дна...

К слову, во время первой моей поездки в Турцию мне передали остроумный ответ Азиза Несина, прозвучавший на пресс-конференции после его визита в Советский Союз.

Корреспондент спросил у Азиза Несина:

- Эфендим, что вы больше всего видели в Азербайджане?

- Больше всего - потолки...

То есть пили до дна, запрокидывая голову...

Помнится, Ильяс Эфендиев от души смеялся, когда я рассказывал ему это.

Но, похоже, воспоминания влекут меня в иную сторону...

В один прекрасный весенний день мне из Москвы позвонила консультант Союза писателей СССР по Турции Вера Феонова, внесшая исключительный - в контексте 70-80-х годов - вклад в развитие турецко-советских, конкретно турецко-азербайджанских литературных связей, а также перевод современной турецкой прозы на русский язык.

- Азиз Несин пригласил тебя и Музу в Турцию!

Муза Павлова - прекрасная русская поэтесса, одна из основных переводчиков Назыма Хикмета на русский язык.

Но приглашение в Турцию было еще полдела, главное - получить добро в инстанциях... Наконец, благодаря усилиям тогдашнего первого секретаря нашего писательского союза, незабвенного Имрана Касумова, секретаря СП СССР, известного критика Виталия Озерова, при содействии председателя Инокомиссии СП СССР Александра Косорукова (Сан-Саныча, как мы говорили) и консультанта по азербайджанской литературе в Союзе писателей СССР Азера Мустафазаде эта поездка сбылась.

Муза Павлова была близкой подругой супруги Виталия Озерова - Мэри Лазаревной (очень интеллигентной, мудрой женщины, ведавшей отделом прозы в журнале "Юность", и у меня как автора этого журнала сложились с ней очень теплые отношения). И вот опять же в один прекрасный день Муза звонит мне из Москвы:

- Эльчин, едем в Турцию!

Это была первая поездка в Турцию и для нее. Наверное, читателю будет интересно и то, что Муза являлась бывшей женой известного азербайджанского тюрколога Акпера Бабаева, друга и исследователя творчества Назыма Хикмета, и Акпер, посвятивший всю жизнь тюркологии, до конца дней так и не смог побывать в Турции, в отличие от Музы.

12 июня 1979 года вылетевший из Москвы в Стамбул Ту-154 совершил посадку на обетованной для нас турецкой земле.

Этот же день - дата нашего первого знакомства и начало нашей дружбы с Чингизом Бекташем.

Он прибыл в аэропорт, чтобы встретить нас, вместе с тогдашним вторым председателем Синдиката писателей Демиртаджем Джейхуном (к прискорбию, и он ушел из жизни - в августе 2009 года), видными прозаиками Бекиром Йылдызом и Томирис Уйар, поэтом Айдыном Хатибоглу и кинопродюсером Арифом Кесгинером.

Чингиз Бекташ, ныне выдающийся архитектор, поэт и искусствовед современной Турции, но и тогда, в 1979 году он был уже признанной творческой личностью, издал солидную, насыщенную фактологическим материалом монографию о зодчем Синане, его поэзия пользовалась популярностью, особенно среди молодых интеллектуалов; его стихи высоко ценил живой классик турецкой поэзии Фазиль Хюсню Дагларджа; как архитектор он тогда в одной только Германии вышел победителем на четырех больших конкурсах и удостоился премии; историю зодчества Турции он знал досконально, а главное - ревностно любил.

Первым, кто повел меня в знаменитую Айя Софию, был Чингиз, и он со столь глубокой осведомленностью и любовью поведал об истории этого достославного памятника цивилизации, особенностях его архитектуры, как если бы он знал каждый камень, каждую деталь мозаики этого храма; и я с изумлением, завороженностью думал, что так оно и есть...

Выше я отметил, что Чингиз - зодчий, искусствовед, но для меня лично он прежде всего один из выдающихся поэтов-постмодернистов современности, из тех уникальных художников, чья личность и творчество составляют очень органичное гармоничное двуединство: сколь он утончен, чуток и мудр как личность, столь же акварельно-изящно его творчество, далекое от лобового, голого мыслеизъявления, прямолинейного высказывания художественного слова...

Склонивший голову подсолнух

уцепился

за ворот

закатного солнца.

Вдоль дороги

листва,

усталая от пыли,

пригоршня воды,

одетая в траур

вспаханное поле

хочет рожать. Это стихотворение из книги Чингиза "Dun bugun", изданной в 2006 году, которую он подарил мне. Эти стихи (как и многие другие его стихи) побуждены тоской: вечная тоска подсолнуха по солнцу, тоска придорожной запыленной листвы по ветру, тоска застоявшейся, потемневшей воды по животворящему прикосновению к земле, тоска земли по родам - урожаю...

В то же время в сердцевине, в зерне этого стихотворения сквозит надежда: эта земля родит, этот освежающий ветер повеет, и даже упомянутое солнце впредь никогда не закатится и будет источать свет, и не станет томить подсолнух ожиданием; потому, наверно, стихотворение названо "Надежда".

Возможно, кто-то усмотрит в этих строках влияние японских хокку, танка, но для меня эти строки, по сущности, постмодернистские, то есть плод художественного мышления, опирающегося на мир перманентных чувствований, не имеющих ни начала, ни конца, выражение самоприсущего, совершенно индивидуального мировидения, жизневосприятия художника посредством эмоций.

Обратите внимание: Я липовое дерево

в Бурсе

у реки,

все, что на сердце у меня,

рассказываю

встречным-поперечным. Внутреннее состояние, порывы этого одушевленного приречного дерева могут уловить и услышать не художники вообще, а только один, в данном случае Чингиз Бекташ... То есть если речь идет о подлинном искусстве, то у творца такого искусства есть своя конкретная подпись, почерк, ибо каждое творение искусства - создание, порожденное неповторимым переживанием, размышлением, которые никак не дано пережить и выразить каким-либо другим индивидам (художником; и произойди такое - это было бы, в лучшем случае, эпигонством).

Чингиз оригинален, но не ради оригинальничания; его оригинальность не плод сознательных, расчетливых поисков, движимых стремлением к непохожести и эпатажу, это художественно-эстетический показатель естественного процесса, составная часть, атрибут поэтического таланта Чингиза Бекташа, и поэтому его поэтические тексты способны покорить читателя семантическим богатством, и это качество, по-моему, один из основных, а быть может, главнейший фактор, привносящий в эстетическое содержание его поэзии постмодернистскую суть. И именно поэтому постмодернизм в его творчестве не замкнут абсолютными эстетическими границами, далек от эстетической догмы, и здесь можно почувствовать легкие резонансные волны, идущие из поэтики Назыма Хикмета, Орхана Вели, Дагларджи.

В поэзии Чингиза Бекташа ощущается некая удивительная усталость: это усталость духа, утомленного думами, философскими исканиями, связанными со смыслом жизни, с тайной бытия, и подобная духовная утомленность привносит в диапазон его поэтического самовыражения философско-эстетическую широту, придает его строкам эстетическую основательность, постмодернистскую весомость, порой уходя в глубокие пласты, а порой выплескиваясь наружу, и Чингиз взывает к своему усталому духу:

Поди

отдохни немного. Но как? Как может "отдохнуть усталость"? Это не усталость листьев придорожных деревьев, изведшихся от пыли, что снять ее дуновением ветра...

А вот как:

Вспомни детство свое,

вслушайся в плеск воды

и прислонись спиной

к старому тополю. Здесь примечательно то, что преодоление усталости видится в контрастном двуединстве двух разнополярных понятий - детства и старости, и я полагаю, что поэтико-философский парадокс порождается упомянутым постмодернистским началом творчества Чингиза Бекташа, такое единство противоположностей (!) - в постмодернистской ауре, то есть оно создает графическую картину, где кривая не разнится от прямой...

Еще одна из интересных особенностей поэзии Чингиза Бекташа в том, что здесь сложность и простота идут бок о бок, как близнецы. Есть ли брат у тебя

Али

был

есть ли мать

была

есть ли отец

был

Или: Самое пущее одиночество -

одиночество закатного солнца. Кажется, Чингиз простейшими штрихами создает портрет печали, грусти, безысходности.

Но есть у этой поэзии и суровость, неуступчивость, и даже упрямая строптивость, и эстетическая суть художественного слова, поэтики Чингиза в том, что эти суровость, крутость и строптивость передаются в акварельных тонах, здесь нет грубости, надрывности, и суровость смягчается изяществом, неуступчивостью, нежностью: Солнце пусть восходит

пусть заходит,

но фиолетовый лик моря

от окна моего не уходит. Наконец, отмечу еще одно обстоятельство: я сказал об удивительной усталости духа, присущей поэзии Чингиза, но это не усталость таланта, и в этом смысле Чингиз - счастливый художник, его талант всегда нов, молод, динамичен, синдром "шагреневой кожи" очень далек его дарованию. Как читатель Чингиза с давних пор могу сказать, что он из тех редких поэтов, художников, на чей талант не могут повлиять годы, календарный возраст, и насколько интересным и любимым-желанным поэтом был для меня Чингиз Бекташ тридцатилетней давности, с тем же интересом и чаянием я и сегодня читаю и почитаю его.

Эти заметки я начал с первого путешествия в Турцию и тем же странствием хочу завершить их.

На исходе той поездки Чингиз подарил мне собственноручный графический рисунок - один из стамбульских кварталов - с таким автографом: "Эльчин, мы очень полюбили тебя. Чингиз Бекташ. 23.6.1979".

Эта любовь всегда была взаимной.

Эта любовь - к Турции, к турецкому народу и живущим в этой стране друзьям, и в их ряду, естественно, к Чингизу Бекташу и его искусству за минувшие тридцать с лишним лет всегда была со мной.

По возвращении из Турции я написал книгу "Турция близкая, далекая" (журнал "Азербайджан", 1980, N6) - во времена, когда дамоклов меч КПСС и КГБ полностью довлел над страной. Я и сегодня с чувством спокойной совести могу подписаться под каждой ее фразой и потому представляю ее читающей публике независимого Азербайджана (в частности, включил ее в шестой том последнего издания своих "Избранных произведений").

Фрагменты из тех путевых заметок я опубликовал в Москве, в тогда особенно авторитетной "Литературной газете" под названием "Нарциссы из Турции" (15 апреля 1981 года). Кстати, напомню, что после публикации в "Литгазете" в ее редакцию, в СП СССР, ЦК КПСС, КГБ поступил ворох протестующих телеграмм и писем из Армении, и этот "эпистолярно-телеграфный" поток был переправлен на рассмотрение в ЦК КП Азербайджана. Гасан Гасанов (нынешний наш посол в Польше), тогда - секретарь республиканского ЦК по идеологической работе, конфиденциально сообщил мне, что по личному указанию Гейдара Алиева все протесты были списаны в архив.

В тот же период, выступая на съезде писателей Армении поэтесса Сильва Капутикян (впоследствии одна из вдохновителей и инициаторов карабахской вакханалии, любезно принятая Михаилом Горбачевым), заявила: "Советский писатель Эльчин привозит нарциссы из Турции - страны, являющейся членом НАТО, нацелившей ракеты на СССР".

Уроженец Зангезура, кстати, хорошо владевшей азербайджанским языком писатель Серо Ханзадян (во время наших встреч с ним в Москве, а однажды в Ереване, он на азербайджанском языке шептал мне на ухо: "Ара, это они, которые сидят в Кремле, делают все, чтобы мы враждовали!.."), вторя Сильве Капутикян, добавил, что "ракеты НАТО нацелены на Ереван, Матенадаран..." Подхватили эти инсинуации поэт Рачия Ованесян и другие служители муз. В съезде писателей в Ереване как представитель Азербайджана участвовал наш видный литератор Сиявуш Мамедзаде и, взяв слово, дал веский ответ "капелле" Капутикян: "Что касается нарциссов, упомянутых с этой ответственной трибуны... то чем больше цветов добра мы посеем в сердцах людей, тем меньше будет угрожающе нацеленных на нас ракет..."

Об этом поведал мне сам Сиявуш по возвращении в Баку...

Считаю своим долгом особо отметить и то, что аксакал азербайджанской науки, академик Гамид Араслы написал о "Турции близкой и далекой" статью с тем же названием и опубликовал в считавшейся главной официальной газете республики - в "Коммунисте" (13 марта 1981 года), и эта статья сыграла роль эффективной брони, оградившей мою книгу о Турции от нападков как изнутри нашей среды, так и извне.

31 год для истории, конечно, срок невеликий, но в измерении человеческой жизни и дружбы - достаточно солидное время.

Недавно классик турецкой литературы и один из патриархов мирового художественного слова Яшар Кемаль прислал мне новое четырехтомное издание знаменитого романа "Индже Мемет" с автографом: "Старинному другу моему Эльчину и Нушабе ханум с уважением и любовью. Яшар Кемаль".

Эпитет "старинный" в этой надписи для меня и, думаю, не только для меня несет в себе очень ценную и теплую ауру.

И я нисколько не сомневаюсь, что такая "старинность" личной дружбы в той же мере дорога и Чингизу Бекташу, и любовь Чингиза Бекташа к Азербайджану и азербайджанским друзьям, читателям также всегда согревает его сердце.