(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 30 мая, 6, 13, 20, 26 июня, 4, 11, 18, 25 июля и 1, 8 и 15 августа 2009 г.)

ТРИЛОГИЯ ЯНА

В свои юные годы В.Ян - а это были времена, когда он занимался журналистикой и путешествиями - верхом на коне объездил огромную территорию, простирающуюся от пустыни Каракорум до Ирана, включая Хиву и Бухару. Свои впечатления он отразил в интересных и познавательных путевых заметках, которые были по достоинству оценены читателями.

Потом он издал исторические романы (в детстве я читал его "Спартак" и "Финикийский корабль"), и только в самом конце своей долгой жизни он неожиданно поменял фактуру, написав романы "Чингисхан", "Батый" и "К последнему морю".

Для меня очевидно: эта трилогия обязана своему появлению на свет именно впечатлениям от путешествий по азиатским просторам в далекие юные годы.

Колорит всех трех романов насыщен такими красками, повествование изобилует такими точными, живыми деталями, которые невозможно сочинить, изучая историю по книгам - все это надо было увидеть, прочувствовать, потрогать, как говорится, своими руками и запечатлеть все в своей писательской памяти.

И один из персонажей трилогии - искатель смысла этого мира, поборник истины и справедливости Гаджи Рахман - есть не кто иной, как выражение художественного "я" того самого юного путешественника.

Вне всякого сомнения, на мировоззренческую глубину поисков истины Гаджи Рахмана значимо повлияла сталинская эпоха, в которой Ян создавал свою талантливую трилогию: чувствуется, что автор опасается ненароком выйти за рамки советской идеологии, не решается, боится - время такое! - вступить на хорошо ему известные "территории".

Но слово свое он все-таки сказал.

ШОУ ПЕРЕВОДИТ ЧЕХОВА

Жанр своей пьесы "Дом, где разбиваются сердца" Шоу определил следующим образом: "Фантазия в русском стиле на английские темы".

Дочитав "фантазию" до конца, поймал себя на мысли, что Шоу захотелось соединить чеховские "Дядю Ваню", "Чайку" и "Вишневый сад" и перевести эту компиляцию на английский язык. Захотел и сделал - получилась новая пьеса.

Допускаю, что мною движет не логика, а чувство, но ничего поделать не могу: за каждой сценой пьесы Шоу мне видится Чехов (1).

Раньше для меня в Шоу отражался Ибсен, и тогда я не могу избавиться от этого чувства.

Сойдемся на том, что Шоу великий (даже гениальный!) импровизатор.

Итак, Шоу, если так можно выразиться, оригинальный импровизатор на тему...

И АНГЛИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ТОЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТЕМПЕРАМЕНТНЫМ

Для меня самым темпераментным английским писателем XIX века является Джордж Эллиот.

Особенно в романе "Флосская мельница".

Такого "теплого" колорита английской провинции, как в этом романе, я не ощущал даже у Диккенса и Теккерея.

Может, потому, что Джордж Эллиот - женщина?

ВМЕСТЕ С КЯМИЛЕМ ЯШЕНОМ И АВГУСТОМ ЯКОБСОНОМ ПОЕЗДОМ ЕДЕМ В БАКУ

Вот и ночь наступила, а я на родном 5-м поезде возвращаюсь из Москвы в Баку; как всегда, в купе я один, и впереди еще полторы суток дороги.

Коротая время, прочел пьесу Кямиля Яшена "Зори революции" (вчера взял ее со стола Азера (2).

Оказалось - про Ленина...

До сих пор я не читал Кямиля Яшена (потому и захватил с собой машинописный текст пьесы, точно зная, что, кроме как в поезде, нигде больше не получится почитать Кямиля Яшена), хотя лично с ним был знаком - он председатель Союза писателей Узбекистана, и мы не раз встречались с ним на различных литературных мероприятиях в Баку, Ташкенте и, чаще, в Москве, и всякий раз он передавал приветы Имрану Касумову и Мирзе Ибрагимову; на всякого рода и уровня литературных собраниях он сидит, как правило, молча, рта не раскроет, молчит себе и молчит (по меткому определению Джафара Джафарова - номенклатурный декор!), но в обращении прост, скромен, чувствуется, что по натуре он добрый человек.

Но вот эта, с позволения сказать, пьеса...

Да будет милостив к нему Аллах!..

Вообще-то, ожидать чего-то от очередного образчика советской ленинианы наивно: штамповка настолько жесткая, что даже такой одаренный драматург, как Шатров, не в состоянии вырваться из-под ее пресса и создать что-нибудь вне шаблона и в чем не ощущалось бы родства с повестью М.Ибрагимова "Тетушка Пери и Ленин". В оправдание творцов ленинианы можно сказать лишь одно: в жестких рамках идеологических установок практически невозможно создать образ живого - какой он есть на самом деле! - человека, особенно если он к тому же историческая личность.

...Под мерный перестук колес принимаюсь за чтение большого (по объему) романа Августа Якобсона "Ветер октября".

Имя этого эстонского писателя у меня на слуху, но вот прочитать что-то из его произведений как-то до сих пор не довелось; случай подвернулся вчера в редакции журнала "Дружба народов": увидел этот роман на столе у заведующей отделением Елены Мовчан и попросил почитать с возвратом, конечно.

Лена охотно отдала мне книгу.

Хорошие книги так не отдают.

Проверим...

"НОМЕНКЛАТУРНЫЙ ДЕКОР"

Выдающийся критик и театровед Джафар Джафаров оставил глубокий след в истории азербайджанской культуры. У меня с ним связаны и личные воспоминания.

Первые месяцы 1971 года. Дж.Джафаров - секретарь по идеологии ЦК КП Азербайджана. Меня, молодого в то время писателя, собираются назначить на должность главного редактора молодежного журнала "Улдуз" ("Звезда"). Значит, встреча с ним и собеседование неизбежны. Он вызывает меня к себе, и мы долго беседуем, выходя за рамки официального визита. Звонит телефон. Терпеливо выслушав сообщение, Дж.Джафаров в своей манере деликатно спрашивает: "Какое отношение я имею к ним?", снова терпеливо слушает собеседника на другом конце провода, коротко бросает "Хорошо" и кладет трубку. Уловив в моем взгляде вполне понятный интерес, сокрушенно поясняет: "Торжественное собрание строителей, и я там должен быть..." И добавляет фразу, которая врезалась мне в память: "Доконает нас обязанность быть номенклатурным декором!"

Что же касается назначения, ЦК (в лице Дж.Джафарова) поддержал мою кандидатуру, Бюро ЦК комсомола Азербайджана во главе с тогдашним первым секретарем, энергичным и инициативным Рафиком Аскеровым утвердило меня на должность главного редактора издаваемого совместно с Союзом писателей журнала "Улдуз", но поработать на этом посту мне так и не пришлось: против моего назначения категорически возразил тогдашний председатель Союза писателей Мирза Ибрагимов.

Сейчас все три участника памятного для меня события давно уже в мире ином, а я завершаю воспоминания о них традиционным пожеланием: да пребудет над ними неизбывная милость Аллаха!

ВОСПОМИНАНИЯ ПРОШЛОГО УЧАТ СОВРЕМЕННУЮ ТУРЦИЮ

В этом году (3) на русском языке была издана книга Гадри Гараосманоглы "Дипломат поневоле", и снова спасибо Неймат киши (4) - благодаря ему я заполучил ее.

Гараосманоглы - известный турецкий прозаик ХХ века, но я, к сожалению, не читал ни одного его произведения - на русском языке нет, а на турецком не достанешь - так что эти воспоминания для меня стали одновременно и образчиками его писательского мастерства.

Как и ожидалось, книга читается с интересом; к несомненным достоинствам повествования относится ее познавательность: очень много узнаешь об истории Турции начиная с периода реформации до наших дней, книга знакомит читателя с современной Турцией, ты живо ощущаешь жизнь государства.

ТОЛСТОЙ КАК "МАТРЕШКА" МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Алексей К.Толстой - дальний родственник Льва Толстого, отличный русский писатель (его роман "Князь Серебряный" я считаю одним из лучших русских исторических романов).

Алексей Н.Толстой - доводится родственником Льва Толстого, русский писатель, автор романов "Петр I", "Хождение по мукам", захватывающей повести "Гиперболоид инженера Гарина" и бессмертной сказки "Приключения Буратино".

Николай Толстой - старший брат Льва Толстого, которого признавал даже такой строгий критик, как Лев Николаевич, т.е. младший брат (мне довелось познакомиться с его очерками об охоте - очень даже интересно...); Толстой особо ценил юмор старшего брата.

Сергей Толстой - сын Льва Толстого, талантливый писатель, его воспоминания я считаю достойным образцом русской мемуаристики.

Илья Толстой - сын Льва Толстого, яркий представитель пишущей братии, автор до сего дня (5) не оцененных повестей "Труп" и, в особенности, "Одним негодяем меньше".

Лев Толстой - сын Льва Толстого, тоже писатель, мне он интересен одной своей особенностью характера (возможно, даже комплексом), заключающейся в том, что он писал свои произведения, противореча (сопротивляясь!) произведениям своего отца (старца Толстого!). Например, в противовес идеям и атмосфере "Крейцеровой сонаты" он написал цикл рассказов и издал их под общим названием "Прелюдия Шопена"; в бытность свою аспирантом (6) я нашел эту книгу в Ленинской библиотеке. (7)

Татьяна Сухотина-Толстая - дочь Льва Толстого, автор воспоминаний и дневников, написанных хорошим слогом и с чувством.

И, наконец, Софья Андреевна Толстая - бедная (и бедовая!) жена Льва Толстого, автор двухтомных "Дневников", незаменимое подспорье толстововедения и вообще русского литературоведения.

Все эти люди в разной степени - кто больше, кто меньше - связаны с Толстым, и он, в определенном смысле, похож на гигантскую "матрешку": открываешь - а там другой Толстой, его открываешь - и там Толстой...

Ну, а если без шуток, то Толстой и в самом деле "матрешка" всей русской литературы.

А если взглянуть поглубже, то можно увидеть (во всяком случае, так мне видится!) в Толстом, как в "матрешке", и русскую, и мировую литературу посттолстовской эпохи.

ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ

- Кто для тебя является воплощением многовекового трагичного героя в азербайджанской литературе?

- Лирический герой Сабира.

ТРАГЕДИЯ ЦВЕТАЕВОЙ

Любовные романы, альковные похождения и даже лесбийские склонности Цветаевой понять можно: все-таки поэтесса, артистичная натура, страстная и импульсивная женщина.

Та же Цветаева в 1919 году, живя в голодной и страшной Москве, добровольно отдает двух своих малолетних дочерей в приют (старшую она позже заберет оттуда, младшая же умрет в приютской больнице) - вот этого я лично никак не пойму.

Скажут: голод, ужас триумвирата Ленин-Троцкий-Дзержинский (немного спустя Сталин доведет этот ужас до степени сатанинского), и в этой ситуации - одинокая мать, растерянная и беспомощная в быту (ее муж - Сергей Эфрон сражался на фронтах гражданской войны против красных), не приспособленная к такому существованию, чей смысл жизни - в поэзии и искусстве...

Все это так, спорить трудно.

Все это страшно, и такая жизнь действительно ужасна!

Однако собственноручно сдать крошек-девочек в приют...

Нет, увольте, понять это можно, но принять, оправдать хоть как-то этот поступок, ну, никак невозможно.

Это - в моем, конечно, понимании, - человеческая трагедия Цветаевой (может, точнее сказать, "грех" или даже "преступление").

Хотя, по правде говоря, есть в ее полной мук и нравственных потрясений жизни более трагичный эпизод: один из героев ее поэзии - муж Сергей Эфрон.

Самые страстные строки стихотворений Цветаевой посвящены Эфрону: он был ее Аполлоном, источником и предметом ее вдохновения, и в этом нет ничего из ряда вон выходящего.

Страшная ирония судьбы проявилась в том, что Сергей Эфрон оказался агентом НКВД, карательного органа системы, которая медленно, но неумолимо, словно тисками, сжимала Цветаеву, причиняя ей немыслимые страдания...

Согласен, мои рассуждения о Цветаевой есть не что иное, как запоздалые оценки объективного (и постороннего!) человека, но все же...

А главную и последнюю точку в списке своих трагедий Цветаева поставила все-таки сама: повесилась.

Так можно ли оставаться объективным и посторонним наблюдателем такой трагедии?!

Перевод с азербайджанского Вагифа Ибрагимоглу

Продолжение следует _______________________

1. Потом я узнал, что Шоу действительно написал свою пьесу под влиянием Чехова и открыто заявил об этом.

2. Азер Мустафазаде - прозаик, публицист; в те времена был консультантом по Азербайджану в Союзе писателей СССР.

3. Книга была издана в 1978 году.

4. Дядя Неймат - речь идет о Неймате Худаярове, долгое время заведовавшем книжным магазином N14, что на первом этаже Музея литературы им. Низами в Баку: он здорово помогал мне в приобретении новых книг.

5. Эта запись сделана, предположительно, в начале восьмидесятых годов прошлого века.

6. В период с 1965 по 1969 год я был аспирантом по теории литературы Института литературы им. Низами.

7. Речь идет об известной библиотеке в Москве.