В настоящее время работы азербайджанского художника выставлены в государственном музее. Преимущественно это работы 60-80-х годов XX века. Действительно, картины оживают, когда на них смотрят. Конечно, это должен быть пристальный взгляд, а если зрителю удается включать к тому же и глаза сердца, то поток эмоций может унести и вознести душу в запредельный мир творческой Свободы, той, где завсегдатаем был Джавад Мирджавадов.

Первое впечатление, когда взгляд "ударяется" об его картины, - словно включается свет, в котором буйство ярких и сочных цветов магически погружает во все тонкости и особенности стиля художника, в манеру его видения мира подсознательной и надсознательной реальности. На мгновение возникает крамольная мысль, что эдак "намазать" сможет любой школьник, случайно напившийся "сивухи" и удумавший раскрасить карикатурные рожицы, нелепые фигуры и абсурдные силуэты. Но, продолжая вглядываться, находишь - ан нет, такую целостную палитру, извергающую краски гамму, запечатлеть под силу лишь кисти большого художника.

Он словно эквилибрирует между черным и красным, выбрызгивая на холст оттенки фиолетового пламени: от чернильного до сиреневого и синего, со всеми возможными оттенками. И легкие ассоциации невольных сравнений с Пикассо и Сикейросом не мешают процессу все большего обнаружения его оригинальности и уникальности.

Тут обнаженные инстинкты не впадают в пошлость, но в нарочитой корявости возносятся к мудрой природе архетипов, изначальные стихии которых высвечиваются в регрессе эйфориального акта. "Танец Иблиса", "Дом дураков", "На красном диване", "Триединство - Сознание-Дух-Материя"... Досадно было, что в залах с картинами смотрителей было много больше, чем посетителей. Две, как видно, приезжие девушки с интеллигентными лицами и седоватый мужчина.

Но беспричинная милость судьбы даровала мне возможность пообщаться с Любовью Мирджавадовой, спутницей и музой Джавада. Знакомство с Любовью приоткрывало зашторенную от непосвященных таинственную атмосферу их совместной жизни. И тут уже открывался другой аспект мира гениального художника...

- Он никогда не стремился к признанию и к тому, чтобы его выставки посещались толпами, - сглаживала мою досаду Рубабаханум (Рубаба - творческий псевдоним Любови Мирджавадовой). Мы сидели на небольшой софе в зале музея, и теперь казалось, что уже пристальные взгляды его картин со всех сторон словно прожекторами освещали дуэт нашей беседы.

Родился Джавад Мирджавадов в 1923 г. С 1941 по 1949 год учился в Азербайджанском художественном училище, по окончании которого уезжает в Ленинград, обуянный идеей увидеть работы Сезанна (которого боготворил) в оригинале. По собственной инициативе продолжает обучение в Эрмитаже, где ему разрешили беспрепятственно находиться в запасниках.

ArrayОн мог свободно изучать, копировать, прорабатывать подлинники Эль Греко, Рембрандта и самое главное - запрещенных Сезанна и Ван Гога. И, наконец, он познакомился с коллекцией Музея антропологии и этнографии, где скрупулезно изучал традиционное искусство народов Африки, Океании, Индонезии и Ближнего Востока. Его особо интересовало искусство, связанное с шаманскими обрядами. Затем были изнурительный труд и восхождение к Совершенству.

Она познакомилась с ним в возрасте 16 с половиной лет, и ураган Чувства не мог не унести ее. Так, Люба стала единственной Любовью и Музой Джавада. Тогда она работала экскурсоводом, предполагая поступить в художественное училище; теперь она сама является состоявшейся художницей и талантливым прозаиком. Ее книга "Айтокуа" (о Джаваде) переведена на английский язык и включена в библиотеку Конгресса США.

- Каким был Джавад Мирджавадов в жизни, в творчестве? Как все начиналось?

- Это был человек-вулкан. Высокий, красивый, с огромными серо-зелено-голубыми глазами, с римскими колоннами ног, пальцы которых были столь удивительно удлиненными, что впору ими было играть на пианино (улыбается)...

Глядя на эту светяще улыбающуюся женщину, фонтанирующую философскими сентенциями и специфическим сленгом художников, воспоминаниями забавных эпизодов и мистических невероятностей, понимаешь, почему Джавад в своем письме благодарит Всевышнего за то, что у него есть жена, Абшерон и живопись. Именно в такой последовательности.

- Джавад обладал гипнотическим влиянием на людей. Разве не фантастично, что еще при Сталине он умудрился находиться несколько лет в Эрмитаже, и не в качестве чернорабочего (как ошибочно писалось в прессе), а в качестве исключительного таланта, которому разрешили работать с мировыми шедеврами живописи один на один. Он завоевал уважение тогдашних "бонзов" культуры своей одержимостью искусством, знанием и пониманием тончайших нюансов живописи так, что его стали воспринимать как данность, как неотъемлемую часть Эрмитажа. Когда Джавад жил под впечатлением и копировал оригиналы, учась и ухватывая метод художника, например, Рубенса, то входил, что называется, в состояние: много ел, много лежал, прибавлял в весе, у него даже появлялась особая манерность. А когда работал с Эль Греко - худел от недоедания до неузнаваемости. И так продолжалось месяцами.

- Наверняка практика шаманов, дервишей, зороастрийских магов и жрецов, заложенная в генотип азербайджанцев, в хранилище памяти всей информации прошлого, каким-то образом вела и оберегала его в жизни.

- Однажды на экскурсию в музей пришла группа матросов и сельских тружеников, и от них пошел малоприятный запах только что съеденных сосисок и еще чего-то из советского уличного ширпотреба. Джаваду показалось, что картины на стенах начали съеживаться и задыхаться. Тогда глаза его побелели. Да-да, его зрачки имели такое свойство, почти сливаться с белками, когда он гневался. И он, выйдя из своего уголка, громоподобным голосом крикнул на них, чтобы ушли вон немедля. И они, стушевавшись, попятились назад и гуськом по лестнице быстро-быстро удалились. А Джавад вдогонку еще крикнул с третьего этажа музейному швейцару, который (как он знал) был внештатным информатором в КГБ: "Никогда не пускай сюда людей с такой вонью!"

А еще был случай с китайцем, приехавшим учиться академическому искусству в Ленинград и регулярно посещавшим Эрмитаж, дабы повысить квалификацию. Джавад всякий раз говорил ему: "Что вы ищете здесь? Все они (имеются в виду корифеи русской школы) учились живописи на Западе. Уезжайте на свою родину, у вас есть великая китайская школа, изучайте ее". Так продолжалось до тех пор, пока китаец, скоропостижно прервав свое ученичество, не отбыл в Китай. А тогда у них во главе страны стоял Мао дзедун...

Джавад заповедовал своим ученикам: "Учитесь у Абшерона. Здесь есть все необходимое для овладения основами живописи: шар, куб, цилиндр". Он имел в виду приземистые инжирники и кустарники шарообразной формы, пригородные постройки, похожие на куб, и ультрамарин барханов песка и скалы, подобные цилиндрам. "Сезанн практиковал этот поиск во французском Провансе". Еще Джавад предостерегал: "Если заметите у себя что-то от Джавада - бросайте, оставьте это, немедленно ищите себя!" Он не признавал застывших стереотипов и подвигал их на поиск самих себя, своего собственного, ни на кого не похожего прорубания и выражения, найденной в этом поиске действительности...

...Когда я просмотрел каталог "Джавад", выяснилось, что крупнейшими специалистами-искусствоведами разных стран, академиками, профессорами, докторами уже сказаны лучшие слова о творчестве Джавада, которые, к сожалению, известны лишь узкому кругу в Азербайджане. Оказалось, направление Мирджавадова называется нонконформизм; что он тяготел к искусству импрессионистов и постимпрессионистов, иные считают подходящим термин "экспрессионизм"; что зарубежные деятели называли его Шаманом современного авангардного искусства; что даже такой известный прозаик, как Чингиз Айтматов, в свое время потрясенный этими картинами, посвятил целое эссе его таланту, не вмещающемуся в какие-либо определения. По фрагментам воспоминаний и высказываний о нем известных людей можно отчасти представить необузданную мощь его личности.

Штрихом к портрету его характера может послужить случай, рассказанный одним из его учеников. В Москве начала времен "перестройки" один бельгийский миллионер, вознамерившийся купить у Мирджавадова несколько картин (а он тогда должен был оплатить лечение), на шикарном приеме в роскошном доме поднял тост: "Джавад будет гордиться, что его картины будут в коллекции миллионера!" А через некоторое время Мирджавадов поднял ответный тост со словами: "За всех художников - за тех, кто начал рисовать на стенах пещеры, за тех, кто придет после нас, за тех, кто создает искусство ради искусства, а не ради денег! Это вы будете гордиться, что мои картины у вас в коллекции. Но вам я не продам ни одной!"...

- Как он уходил?

- Это произошло в 1992-м. Он долго болел, знал о приближающейся смерти и встречал ее спокойно. Знаете, он очень любил музыку и порою жалел, что не стал композитором. Всю жизнь он был неугомонным экспериментатором. И вот, даже перед смертью, он просил меня, как часть себя, чтобы развеять сомнения: "Если умру с закрытыми глазами - значит, надо было стать музыкантом. Ухо - главный орган восприятия звуков. А если умру с открытыми глазами, то я был в жизни на верном пути". Так вот, после смерти его глаза были открыты довольно продолжительное время...