(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 30 октября и 6 ноября 2010 г.)

Между тем новая советская власть, проглотив недолго просуществовавшее демократическое правительство Мусавата, пришло и полностью обосновалось на этой щедрой нефтью земле, где имел счастье или, наоборот, несчастье родиться Алигусейн сын Аганеймата. Всякие гочу, тунеядцы, торговцы опиумом, а короче - всякий непролетарский деклассированный элемент был объявлен вне закона и подлежал высылке в холодные края или расстрелу, смотря по тяжести преступления, как расценивали его новые власти. Под эту графу попал и купец, покровитель Алигусейна. Как-то ночью за ним пришли, вернее, приехали на фаэтоне какого-то необычного, дикого вида с надписями по бокам непонятными буквами, и, подняв с постели старого человека, стали обыскивать комнаты, постели, перевернули все вверх дном и, конечно же, нашли то, что хотели - два небольших кожаных мешка с золотыми царскими десятками и пятнадцатирублевиками, которые, как сообщили онемевшему от изумления купцу, он украл у народа, а заодно обнаружили и наган, небрежно засунутый под подушку на кровати в комнате Алигусейна, который он второпях не успел как следует спрятать.

- Ну, старый хрен, теперь загремишь по-серьезному, - сказал человек в кожаной тужурке, в нескольких местах продырявленной пулями, отчего Алигусейн, присутствовавший при обыске, сделал вывод, что кожанка эта с чужого плеча, а точнее - снята с чужого тела.

Кожаный, повертев в руках наган, выстрелил в потолок, чтобы проверить оружие, перепугав тихо воющих от страха женщин.

- Наган мой, - сказал твердо Алигусейн. - Старик тут ни при чем.

- А ты, мальчуган, не мешайся, - сказал кожаный, отодвигая от себя рукой с наганом Алигусейна, вплотную придвинувшегося к нему.

- А что сделаешь, если вмешаюсь? - спросил Алигусейн, но не успел докончить вопроса, как сзади один из солдат обрушил на него удар прикладом винтовки.

Придя в себя, Алигусейн обнаружил, что лежит на своей кровати с перевязанной головой, а купец, мешки с золотом, наган бесследно исчезли, а вокруг кровати, на которой он лежал, сидели дочери, зятья, жена купца со скорбными, растерянными лицами. Под головой Алигусейн почувствовал холод мокрого полотенца, и тут же, как только очнувшись, он застонал, из-за стола поднялась младшая дочь купца и подошла к нему, неся в руках мокрое полотенце, чтобы сменить старое. Она под взглядами домочадцев осторожно приподняла голову парню, вытащила уже потеплевшее с розовыми разводами от крови полотенце и, положив мокрое и холодное, бережно опустила его раскалывающуюся от боли голову на холодный этот компресс, заметно утишающий боль в затылке. Тогда он дотронулся до ее руки и тихо произнес:

- Ты будешь мне женой.

Она зарделась, оглянулась на мать: не слышала ли та полушепот раненого, но по выражению лица матери ничего нельзя было понять. Тревога за мужа отодвинула назад все остальное для нее, даже заботу о дочери, о ее будущем, а зря, потому что будущее ее теперь, когда представители власти увезли с собой все их имущество, в том числе и приданое младшей, что копилось со дня ее рождения в течение пятнадцати лет, было покрыто тревожным мраком. А тут парень сам вызвался взять ее в жены, и парень надежный, почти, можно сказать, член семьи. Что ж, может, это ее судьба?

В мечети молла совершил кябин (1) и соединил молодую пару браком перед Аллахом и людьми, немало удивляясь молодости жениха, потому что уже привык за долгие годы, что между брачующимися обычно бывает большая разница в возрасте, конечно, не в пользу мужа.

Гюляр родила Алигусейну мальчика, такого же крепыша, каким был при рождении сам молодой глава семьи. Отец ее, как оказалось, был злостным эксплуататором трудового народа и пил из этого народа его трудовую кровь, и потому был выслан в Сибирь на десять лет без права переписки, лавка и все имущество, естественно, было экспроприировано, как по-научному выражалась новая власть, чтобы разбой и грабеж прикрыть солидным ученым понятием. Все, что в течение жизни этот тихий труженик зарабатывал по копейке, по рублю честной торговлей, было конфисковано и передано трудовому народу, то есть неизвестно кому.

ArrayМать Гюляр заплакала, запричитала, как по покойнику, узнав эту черную весть, потому что все уже знали, что означает эта формулировка, которую сообщили Алигусейну и двум старшим зятьям в тюрьме, куда они ходили, чтобы узнать о судьбе старика и передать продукты. Передачу не приняли и, увидев возвратившихся зятьев с узелком в руках, который она собирала для мужа, старуха лишилась чувств. А когда привели ее в чувство, стали замечать, как трясется у нее голова и что женщина стала заговариваться, порой путая дочерей и зовя мужа, как будто он был в соседней комнате.

Сын Алигусейна рос сильным, здоровым и любопытным мальчиком, таким же, как в свое время был его отец, за что и поплатился в два года, полетев вниз головой с крыши. И ничто не предвещало того, что произошло в ночь, когда маленькому Мамедаге, названному в честь купца, отца Гюляр, исполнился год. Алигусейну и в голову не пришло возражать, когда теща, уже к тому времени готовившаяся отойти в мир иной, попросила, чтобы нарекли внука, единственного мальчика среди трех внучек от старших дочерей, именем ее мужа, невинно пострадавшего от новых властей, купца, хотя сын Алигусейна мог бы по праву носить и имя его отца - Аганеймата, убитого в бою пулей неверного, а старший зять предложил даже имя самого Алигусейна - прекрасное имя двух святых имамов (2), соратников Пророка Мухаммеда - Али и Гусейна, но принято было решение не противоречить умиравшей старухе, уважить ее просьбу. Проснувшись среди ночи, будто от тревожного толчка в сердце, и услышав далекий лай на улице и первый крик петуха в соседнем дворе, Алигусейн, не веря своим глазам, вдруг увидел сына совершенно голого, парящего в воздухе в каком-то золотистом облаке. Алигусейн не испугался и машинально протянул руку, чтобы подхватить ребенка, если тот упадет. Но мальчик улыбался и спокойно, будто плавал, шевелил в воздухе пухлыми ручками и ножками. Алигусейн, тоже улыбаясь, чтобы не напугать сына, молча тихо поманил его к себе, и малыш, послушный жесту отца, стал снижаться и, наконец, лег в постель на свое место между отцом и матерью, закрыл глаза и заснул, блаженно улыбаясь, видимо, вспоминая свой приятный полет. Алигусейн с тревогой оглянулся на спящую жену: не видела ли? Но та безмятежно спала, насколько можно было спать безмятежно в те тревожные, мятежные годы. Он посмотрел на сына - уж не привиделось ли то, что он видел? Протянул руку к ковру, висящему в изголовье кровати, снял кинжал с гвоздя на ковре, уколол себя в плечо острием, чуть не вскрикнул - боль была отчетливой и кровь горячей и красной. Тоненькая высыхающая на ходу струйка поползла по руке. Он вытер кровь, с сожалением убедившись, что не спит, что ему не привиделось, и, пугаясь за сына, как люди обычно пугаются всего неизвестного и необъяснимого, постарался заснуть, пребывая в смутных, растрепанных чувствах, то и дело поглядывая на малыша.

С тех пор Алигусейн стал тревожно-пристально следить за маленьким Мамедагой: не повторятся ли вновь события той ночи? Но ничего похожего. Мамедага рос нормальным мальчиком. Порой Алигусейн вздрагивал во сне, просыпался среди ночи в холодном поту, увидев дурной сон, ему казалось - проснувшись, он не обнаружит возле себя улетевшего сына. Но сын был рядом, спал крепко, ел хорошо, был толстым, сильным, заземленным, и ничего такого, что бы говорило о парении в воздухе в золотистом сиянии, в его облике не было. Алигусейн вытирал пот и тихо склонял голову на подушку.

- Что ты? - иногда проснувшись в такие минуты, спрашивала жена. - Плохой сон?

- А? Нет... Пить захотелось, - отговаривался он.

- Говорила тебе - не ешь на ночь кутум, - произносила она, поворачиваясь к нему спиной и, даже не взглянув на спящего сына, засыпала, посапывая, прячась от жизни в сон.

Когда мальчику исполнилось семь лет, Алигусейн в свой выходной день после трудовой недели на мануфактурной фабрике повел его на набережную, где возле Девичьей башни уже три дня как выступали акробаты, канатоходцы, жонглеры и фокусники, показывая свое искусство. Акробаты очень ловко прыгали через пылающий обруч, охваченный огнем со всех сторон, так что собравшейся публике казалось, что непременно на акробате загорится платье, канатоходец играл на кяманче сидя на корточках, на протянутой высоко над головами зрителей веревке, фокусник выдувал из тростниковой свирели огромные разноцветные пузыри, которые в тот же миг поднимались к небу, достигали почти высоты Девичьей башни и высоко наверху лопались... Карлик обходил толпу со шляпой в руке, очень странной шляпой, из которой фокусник только что доставал голубей и отпускал их на волю, точно так же, как и пузыри... Мальчик, непривычный к зрелищам, смотрел, раскрыв рот.

Возвращались домой поздно вечером по темным улочкам и переулкам, и Мамедага, звонко смеясь, пересказывал отцу свои впечатления от виденного и сладко предвкушал, как будет рассказывать дома матери и тетям, которые редко выходили из дому, а если и выходили по срочному делу, то только в чадре, оставив узкую щелку на уровне глаз, и не смели оглядываться по сторонам в поисках хоть каких-то убогих зрелищ. Когда до дому, до их переулка оставалось совсем немного и видны были уже окна дома, где горел свет, вдруг Алигусейн как-то нелепо взмахнул руками и молча ничком рухнул на землю. Из спины его торчала рукоять ножа, и из раны на тротуар растекалась черная в темноте переулка лужа. Тут же из темноты вынырнули две фигуры, и одна из них с ножом в руке приблизилась к онемевшему от ужаса Мамедаге, стоявшему на коленях возле лежавшего неподвижно отца.

- Прикончи щенка, - послышался тихий голос.

Тогда мальчик, придя в себя, отчаянно закричал в сторону дома:

- Дядя Исмаил! Дядя Керим! Сюда! Отца убивают!

Тут же со стороны дома послышались голоса, зажглись огоньки фонарей.

- А черт! - сказал тот же мужской голос. - Бежим! Ничего, и до этого доберемся.

На крики Мамедаги уже бежали мужчины, родня и соседи с фонарями в руках.

Двое убийц убежали.

Алигусейна перенесли на кровать, где восемь лет он спал с женой на одной постели, и там он и скончался от ранения в сердце. Огромный финский нож был брошен опытной сильной рукой убийцы, и только крепкое здоровье Алигусейна позволило ему прожить еще несколько минут. На губах его пузырилась кровь, говорить он почти не мог, тем не менее, преодолев жгучую смертельную боль, преодолев подступающую смерть, он тихо позвал:

- Сына!

Подвели к нему Мамедагу с испуганным лицом.

- Не бойся, - прохрипел Алигусейн. - Все люди умирают... Помни, ты - хонхар! Береги себя... - он перекатил глаза в сторону жены, зажавшей во рту крик краешком нового, недавно им для нее купленного светлого келагая. - Береги...

(Продолжение следует)

-----------------------------

1. Кябин - бракосочетание у мусульман.

2. Имам - святой, служитель веры.