(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 30 мая, 6, 13, 20, 26 июня, 4, 11, 18 и 25 июля 2009 г.)

ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА АЗЕРБАЙДЖАНСКОМ ЯЗЫКЕ

Сам факт перевода трагедий Эсхила ("Прометей прикованный", "Эвмениды", "Агамемнон", "Хоэфоры") и Софокла ("Тиран Эдип", "Электра", "Антигона") на азербайджанский язык, без сомнения, является значительным достижением отечественной переводческой литературы, и вот уже третью ночь читаю эти трагедии на родном языке, сверяя восприятие с впечатлениями от чтения их на русском языке.

Перевод поэтического текста, - ясное дело, очень трудная задача. Особенно если это сценическое произведение (здесь требуется живая разговорная речь!).

Тот факт, что зародилась эта поэзия чуть ли не три тысячи лет назад плюс ее неясная атрибутика, так называемый "экстралингвистический контекст", многократно увеличивают трудности перевода и даже, я в этом убежден, делают его невозможным.

Думаю, что прозаический перевод и "Прометея прикованного", и "Антигоны" был бы более эффективным и эффектным.

Однако главное все-таки в том, что эти трагедии существуют на азербайджанском языке.

Остальное - дело будущего (будущих столетий!).

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЖАНРА

Есть писатели, которые могут выражать себя, причем на высоком художественно-эстетическом уровне, практически во всех жанрах, но есть и такие, чей талант, фигурально говоря, требует для своей реализации однозначного, причем стихийного определения жанра.

В качестве примера - Лакснес.

Только что перевел с русского его рассказ "Лиля". В оригинале название - "Рассказ о жизни и смерти Небукаднесара Небукаднесарссона".

Однако у меня сложилось такое впечатление, будто это десятистраничное произведение не совсем рассказ, словно взяли некий роман, положили его под пресс и давили, давили, давили до тех пор, пока из него не получилось нечто высокохудожественное и впечатляющее...

Бывает и наоборот.

Помнится, пару-тройку лет назад довелось переводить отличный, на мой взгляд, рассказ Марио Бенедетти "Такие вот друзья", и уже по ходу работы возникло убеждение в том, что этот человек не может и не должен писать ничего, кроме рассказов, ибо единственной формой проявления его таланта является именно жанр рассказа.

На ум приходят имена еще двух современных писателей: Эрскин Колдуэлл и известный соотечественник Бенедетти - Итало Кальвино.

Оба, в особенности Колдуэлл, относятся к плеяде выдающихся писателей ХХ века (именно Колдуэлл оказал на меня сильное влияние в юности), и оба эти писателя полностью реализовали себя именно в жанре рассказа.

Таков и наш Ахвердиев, его талант адекватен жанру рассказа; наверное, именно по этой причине его драматургия значительно уступает его же рассказам.

Точно так же, как романы Моэма уступают его рассказам.

ВОЗРАСТ ВРОНСКОГО

Есть в стиле Толстого одна характерная особенность: в моем воображении его герои никак не могут перейти границы срока жизни, предначертанного им пером Толстого.

Как ни стараюсь, не могу вообразить Анну, которой 60 лет, не могу и все...

Анна, допустим, не бросилась под поезд, жила себе и дожила до 60 лет - абсолютно не "вижу" шестидесятилетнюю Анну!

Или, невозможно представить себе Вронского в возрасте 70 лет, во всяком случае, я не в состоянии этого сделать.

Вот Левина в возрасте 70 лет "вижу", а Вронского - никак.

Могу представить себе юность даже такого типа, как Каренин, а вот старость Вронского невообразима.

О ПОЭЗИИ

Тезисно суммирую для себя весь комплекс размышлений о поэзии и языке:

- для того чтобы оценить все тонкости поэзии, недостаточно одного знания, пусть даже в совершенстве, языка оригинала;

- одним знанием и пониманием слов тут не обойтись;

- поэзия, ее сущность требует сопереживания, сочувствия.

Вот и выходит, что необходимо родиться с этим языком и в этом языке.

Следовательно, понимание и чувствование поэзии предполагают генетическое родство между ней и человеком.

ГЕТЕ ОБЪЕДИНЯЕТ

В моей библиотеке Гете представлен на русском языке в разных изданиях.

Жуковский, Фет, Тютчев, Пастернак... Такие разные (а некоторые - несопоставимо разные!) русские поэты.

Однако Гете по отношению к себе объединяет их и позволяет сопоставить их как своих переводчиков.

В их переводах нет фактора различия между, скажем, Фетом и Пастернаком, есть переложенный в меру возможностей перевода Гете.

Речь не идет, разумеется, о невыразительной индивидуальности переводчиков, отнюдь; все дело в том, что поэзия Гете настраивает самобытного поэта на необходимость погружения во внутренний мир самого Гете, даже ценой отказа от свойственного каждому поэту "инстинкта" самовыражения.

В этом-то и заключается, на мой взгляд, универсальная объединяющая сила поэзии Гете.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

В дневнике Марины Цветаевой есть такая запись: "Вы верите в потусторонний мир? Я - да. Но в мир страшный. В мир возмездия. В такой мир, где судьи будут судимы. Это будто день моего оправдания!"

В этих словах явственно слышится стон души.

Такие стенания добром не кончаются: беря грех на душу, такие страдальцы, как правило, добровольно уходят в мир иной.

ПРОИЗВОДСТВО РОМАНОВ

На время пребывания в Китае ко мне были приставлены два (?) переводчика, оба они переводили с русского, и оба были филологами.

Мои представления о современной китайской литературе были, мягко говоря, незначительны, и потому, в надежде получить какие-то сведения от этих филологов-переводчиков, я спросил у них о положении дел в китайской литературе.

Ответы последовали незамедлительно.

Один из них сказал:

- У нас каждый год издается 500 романов!

Второй с гордостью подтвердил:

- Да, в год 500 романов! - и добавил: - Желаете получить информацию и о других жанрах?

На этом, как-то сам собой, наш разговор о современной китайской литературе заглох, в дальнейшем ни я, ни мои друзья-филологи к нему не возвращались...

Иногда я вспоминаю этот разговор, и в моем воображении возникает такого рода фантасмагория:

...Идет партийный съезд. Огромный зал битком набит людьми. Руководитель партии монотонно читает доклад:

"За прошедшие пять лет в нашей стране произведено столько-то тонн мяса, столько-то тонн масла, столько-то тонн овощей, такое-то количество яиц, 2500 штук романов, 137000 штук стихов, 18000 штук рассказов..."

Зал стоя аплодирует.

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

На вопрос журналиста: "Что такое любовь?" академик Доллежал ответил так:

- Какие-то молекулы группируются на каком-то участке мозга. - Каким образом? - Этого никто не знает. Почему Демон любил Тамару, а Тамара его не любила?"

На этот и другие вопросы, которые нам задает литература, однозначных ответов нет. Нет - и все тут.

Почему и Меджнун, и Ибн Салам любили Лейли (1), но Лейли любила не Ибн Салама, а Меджнуна?

Почему Яго любил Дездемону, а Дездемона любила чернокожего Отелло?

И т.д. и т.п.

Ответов нет.

Потому что и сама жизнь полна вопросами без ответов.

Тем и интересна.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТЕРИЙ

Есть такие темы, литературная реализация которых подвластна лишь перу Шекспира.

На днях в одной из газет прочел маленькую заметку об одном факте подобного рода.

В сороковых годах прошлого века на соответствующем уровне власти встает вопрос о подписи председателя Госбанка СССР на новых советских деньгах. Вопрос обсуждался и на заседании Политбюро. Последнее слово, само собой разумеется, сказал Сталин: "Сегодня он распишется на деньгах, и мы пустим их в оборот, а если завтра он попадет за решетку или будет расстрелян? Как быть тогда? Отнимать у людей деньги?"

Такой вот мудрый и по-своему логичный аргумент подвел черту под обсуждение.

Здесь бессильно не только просто перо, даже самое талантливое, самое трудолюбивое (скажем, в руках Солженицына) перо не в состоянии проникнуть в глубины этого ужасающего феномена и сделать его фактом литературы.

История литературы для подобных случаев утвердила абсолютный критерий: перо Шекспира.

ГЛУБИНА ДОСТОЕВСКОГО

Ближе к концу ХХ века, когда террор начал превращаться в глобальную (общечеловеческую!) беду, Достоевский в нашем представлении обрел еще большую глубину, словно бы нам стали различимы скрытые доселе пласты его ненависти ко всяким революциям (террору!), и за каждой вновь открывшейся глубиной для нас зияет новая глубина...

О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА, ИЛИ НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ, ДА НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО

После первого десятилетия ХХ века (после Толстого и Чехова!) русская история характеризуется непрерывными войнами (в том числе и гражданской...), революциями, государственным террором, нравственными испытаниями, глобальными потрясениями, более чем полувековым варварским насилием правящей идеологии над литературой и подчинением творчества антилитературе.

По всем расчетам литература должна была погибнуть.

Однако именно в этот - эпохальный! - период Россия дала мировой литературе имена Шолохова, Горького, Булгакова, Бунина, Куприна, Пастернака, Платонова, Белого, Катаева, Трифонова, Распутина... и выжила сама.

ПО ПОВОДУ И ПО СУЩЕСТВУ ОДНОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ ИЛЬЯСА ЭФЕНДИЕВА

Первый рассказ Ильяса Эфендиева назывался "Одна ночь в Берлине", он был напечатан в республиканской "Литературной газете" 26 января 1939 года. Обращаю особое внимание на дату, потому что в этом рассказе мысли и чувства молодого героя были выражены способом, который сегодня можно назвать специфическим. Для наглядности выберем одно предложение, характерное для всего рассказа. Например, вот это: "Горделивые чувства, теснящиеся в его груди, были столь же трепетны и окрашены любовью, как и аромат фиалок, когда новым весенним утром проплывают над ними лоскуты тумана, оставляя на лепестках капельки росы".

Сегодня, повторюсь, это предложение, собственно, как и сама художественно-эстетическая атмосфера, обусловившая его литературную "фактуру", могут показаться излишне патетическими, однако все дело в том, что сам этот современный оценочный критерий, которым мы оперируем при анализе азербайджанской литературы, а также эстетический вкус, отношение к художественности, требования к ней порождены той же самой художественно-эстетической атмосферой, которая дала жизнь приведенному предложению (предложениям!).

Возможно, именно потому, несмотря на то, что с момента опубликования этого рассказа прошло почти шестьдесят лет, всякий раз, размышляя о новой азербайджанской литературе, изучая и анализируя ее, мы вновь и вновь обращаемся к рассказам Ильяса Эфендиева, а также Энвера Мамедханлы, написанным ими в молодые годы, и всякий раз ощущаем, а порой и остро чувствуем особую свежесть контекста того времени и, если так можно выразиться, свежесть дыхания тогдашних молодых писателей.

И молодой Ильяс Эфендиев, и его современник Энвер Мамедханлы писали свои рассказы в тридцатых- начале сороковых годов прошлого века в условиях, когда суть советской литературы определяли Чапаев и Павлик Морозов, являя собой художественное выражение требований нормативной идеологии и административного сталинизма, но, тем не менее, именно они обозначали качественное обновление азербайджанской прозы, именно их новое мышление, а также вызванное этим мышлением новое движение творческой мысли заложили, в сущности, основу грядущих успехов.

"ТОЛСТОВСТВО" И "ДОСТОЕВЩИНА"

Бесспорно, что нельзя противопоставлять друг другу Толстого и Достоевского.

Несомненно, что каждому из них принадлежит особое место не только в русской, но и мировой литературе.

И, тем не менее, я всегда относил себя к "толстовцам".

Однако с годами случается (возраст! мирские дела!) и так, что я начинаю ощущать, как в умонастроение "толстовца" проникает нечто из "достоевщины"...

Перевод с азербайджанского Вагифа Ибрагимоглу

_______________________

1. Герои классической восточной поэмы "Лейли и Меджнун", воссозданной в разные времена Низами, Навои, Джами, Физули.