(Продолжение. Начало см. "Зеркало" от 3, 10, 17, 31 марта, 7, 14 и 21 апреля 2012 г.)
В тот безгрешный полдень его святейшество Шейх, как всегда, сидел на своем постоянном месте в верхнем конце двора, уйдя в раздумья, а когда Шейх погружался в свои думы, переставали шелестеть листья, умолкал ветер, ибо и они знали, что Шейх погружен в раздумья и рассеивать его мысли нельзя.
* * *
Чуть раньше один из его односельчан, его сверстник, приходил навестить Шейха. У этого человека скончалась жена, с которой он, как говорится, делил ложе в течение шестидесяти одного года, и он делился с Шейхом горем: "После жены тяжело, только потом начинаешь ценить жену...". У односельчанина было два сына, и, по его словам, один из них оказался неудачником, вторым же был доволен. "Но внуков, правнуков много, - говорил он, - от их шума и гама закладывает уши". А уходя, добавил на прощание: "Я утомил тебя! Что делать - это жизнь!..У каждого свое горе, у каждого свои заботы..." А затем, мягко улыбнувшись, проговорил: "И у каждого своя радость!.."
Кто мог подумать, что груз этих обыденных слов сверстника порой может стать тяжелей, неподъемней даже наковальни?!
* * *
Та старая деревня на вершине горы была заселена в незапамятные времена, и двор Шейха упирался в край глубокого, так, что даже не проглядывалось дно, крутого ущелья. На дне ущелья протекала река, и ее журчание слышалось и днем, и вечером. То журчание было для Шейха не только шумом текущей на дне ущелья реки, это был шум вечности, глас прошлых, нынешних и будущих дней; еще до появления Шейха на свет это журчание было точно таким и будет точно таким же, когда Шейх покинет этот мир.
Шейх рос под шум реки, доносящейся со дна ущелья, это журчание было для него словно колыбельная матери, ее напевали близкие и дальние, виднеющиеся со всех точек деревни горы, леса на склонах этих гор, каждый день восходящие и заходящие солнце, луна. Шейх уже с детства был философом, и когда сельская ребятня играла, шумя на всю округу, он, стоя в сторонке, вроде бы глядел на них, но мыслями был далеко; вслушиваясь в шум реки, он размышлял о жизни, о мироздании, все воспринималось им как чудо Создателя: и приход человека в этот мир, и его взросление, старение и смерть, цветение и плодоношение обыкновенных деревьев, цветение и увядание цветов, дуновение ветра, проливной дождь, ежедневный восход солнца, луны - одним словом, все видимое вокруг являлось для Шейха чудом.
* * *
Шейх еще с малолетства усматривал необыкновенное в обыденности и искренне поражался: отчего люди не видят эти чудеса Создателя?
Впоследствии - в юношестве - Шейх штудировал священные писания, читал работы великих философов - Гераклита, Демокрита, Аристотеля, Платона, Аль-Фараби, Авиценны на латыни, арабском, фарси, турецком языках, произведения индийских и китайских ученых, ему казалось, что когда-то прежде он уже читал их, эти мысли, рассуждения были изначально ему знакомы.
И именно с этих юношеских лет Шейх посвятил себя служению Создателю. Шейх не был женат. Не желал делить свою любовь к Всевышнему с семьей, детьми. Вся любовь Шейха заключалась в поклонении, служении Создателю.
* * *
Двор Шейха был райским уголком: все цветы, кусты, деревья были посажены и любовно ухожены самим Шейхом. Те цветы, кусты, подросшие и ставшие ветвистыми деревья гордились, что их посадил Шейх, что их поливают каждый день непорочные руки Шейха.
Едва всходило солнце, просыпался и Шейх, когда он вскапывал землю под деревьями, казалось, даже земля начинала дышать глубже и спокойней, когда он поливал деревья, кусты и цветы, на их плоды, листья, лепестки, на весь двор нисходила ясная, добрая улыбка, когда Шейх трудился во дворе, на его белые одеяния не прилипала грязь, ибо грязь, какой бы омерзительной ни была, но и она не осмеливалась пятнать одежду Шейха.
В летнюю пору Шейх сидел на небольшом коврике, брошенном на траву в верхней части двора, зимой же на скамейке у окна веранды без занавесок - его святейшество Шейх не любил занавесок и до заката солнца возносил молитвы в честь Создателя, все эти молитвы были придуманы самим Шейхом. В них он выражал благодарность Создателю от имени исключительности, что заключена в каждой обыденности, благодарил судьбу, что и сам он часть этой исключительности.
ArrayШейх молил Всевышнего прощать людей неспособных, не умеющих видеть в этой обыденности необыкновенное, считал, что все прегрешения людей - результат этой неспособности, непосвященности.
Как правило, он молился, закрыв глаза, но иногда его окликало Небо, и тогда Шейх, открыв глаза, устремлял взгляд в небосвод. Небо порой было предельно ясно, порой его закрывали черные тучи, но это было без разницы, ибо Шейх знал, куда глядеть - Небо окликало знаком, намеком, который ощущал только Шейх, и Шейх глядел в том направлении.
* * *
Сам Шейх не выезжал никуда из этой деревни на вершине горы, но паломники приезжали к Шейху из далеких краев, из таких знаменитых городов, как Стамбул, Тебриз, Баку, Ардебиль, Гянджа. Весть о Шейхе была распространена по всему Востоку, молодые философы из Багдада, Дамаска, Дели, Пекина, стран Магриба преодолевали неблизкие расстояния, чтобы увидеть, поклониться Шейху, услышать его молитвы, понять тайный смысл этих молитв. Даже путешественники из России, Англии, Франции, Италии, Испании, чей путь пролегал по этим краям, не продолжали свой путь, не увидев Шейха, и, вернувшись в Европу, в родные страны, ощущали до конца своих дней тепло встречи с Шейхом, в самые трудные периоды жизни вспоминали улыбку старого Шейха, чистота помыслов Шейха, живущего в горном селе, в далеком краю, призывала их на добрые дела на этом свете.
Слышали ли они этот зов или нет - это уже было их делом.
* * *
Шейх говорил с каждым гостем на его родном языке, свободно владея арабским, английским, греческим, французским, латынью, и никто не удивлялся тому, где и когда он овладел этими языками, не удивлялся оттого, что все знали: Шейх способен.
Благодаря паломникам, приезжающим повидать Шейха, дороги в деревне благоустроились, деревенские жители занимались торговлей, купля-продажа ширилась и росла, улучшалось житье-бытье, деревенская молодежь устанавливала связи с далекими странами, узнавала мир, и вся деревня отлично знала, что все это благодаря Шейху.
Шейх для деревенских жителей был существом, равным Создателю.
* * *
Питался Шейх все время одинаково: хлеб из тендира (1), немного овечьего сыра, овощей, пару фруктов, пил родниковую воду, годы сменяли друг друга, а рацион Шейха оставался неизменным, и Шейх воспринимал эту пищу, как благо, ниспосланное Создателем, а большего ему и не надо было.
Но...может, ничего иного Шейх не желал потому, что не знал иных вкусовых ощущений.
В тот безгрешный полдень Шейх вдруг вздрогнул от этой внезапной мысли.
Односельчанин, что недавно посетил его, так и сказал:: "Жену начинаешь ценить после ее ухода..."
Шейх никого не ценил, потому что в его жизни кроме Создателя, не было иной ценности, которую можно было ценить ...
* * *
Всегда ясные и лучистые синие глаза Шейха вдруг увлажнились от усталости, потеряли свой блеск. В тот непорочный полдень Шейх устремил внезапно уставшие глаза в какую-то неизвестную точку, и впервые за долгую жизнь в его мыслях наступил ступор - Шейх не знал, куда и зачем он глядит.
Журчание реки в глубине ущелья доносилось по-прежнему, но этот шум, внезапно обретя человеческую речь, повторил слова сверстника: "От шума и гама закладывает в ушах..."
* * *
Вся жизнь Шейха прошла в тишине, и всю жизнь тишину эту нарушали лишь журчание реки, удары грома, шум дождя.
"У каждого свое горе, у каждого свои заботы..." И эти слова проговорил не его сверстник, а тот самый голос реки.
Всю свою жизнь Шейх не знал никакого горя и никаких забот...
* * *
"И у каждого своя радость..."
А голос, повторивший эти слова, донесся откуда-то очень издалека, в глубине его души родился беззвучный вопрос, потрясший все его существо: "Какая радость?"
И в тот непорочный полдень потрясенный Шейх внезапно открыл для себя, что ему неведомо, что такое радость. Вся боль и горечь, вся убогость создания, рожденного слепым и слепо прожившим жизнь, вдруг нахлынули на Шейха, и комок этой боли и горечи застрял в горле Шейха.
* * *
В тот безгрешный полдень он никакими усилиями не мог отвести глаз от той далекой и неведомой точки и, как всегда, вглядеться в небо, ибо Небо больше не зазывало его. А та река, текущая по дну ущелья, снова обретшая человеческую речь, окликала Шейха, но на сей раз река говорила не фразой его сверстника, а своими словами: "Взберись на гребень той скалы! Бросайся оттуда в мои объятия!"
И вдруг Шейх увидел в той далекой и неведомой точке пустоту, окутанную в серый цвет.
И Шейх понял, что эта серая пустота не просто пустота, а картина и смысл его, Шейха, жизни. Шейх открыл для себя, что в прожитой им долгой жизни нет иного цвета, иного оттенка, кроме той серости.
* * *
А река продолжала звать его: "Встань! Бросайся вниз с того гребня! Упади в мои объятия! Эту серость больше ничем не преодолеть! Встань! Встань, бросайся! Бросайся в мои объятия! Слейся с моими водами, уйди! Уйди, исчезни!"
Переполнившие его горечь, боль, вся эта безысходность заставили Шейха с неприличествующей возрасту живостью и всегдашней сдержанности вскочить, дрожащим голосом вскрикнуть:
- Нет!.. Нет!.. Нет!..
* * *
В самый безвыходный, в самый тяжкий миг своей долгой жизни Шейх не смел впасть в грех, не мог броситься в объятия реки, текущей в глубине ущелья, ибо жизнь, дарованную Создателем, мог отнять только сам Создатель.
* * *
А чрево ущелья притягивало, как магнит, и Шейх, крича: Нет!.. Нет!.. Нет!.., с несоответствующей его возрасту и всегдашней сдержанности стремительно выбежал со двора.
* * *
Шейх бежал по улицам деревни, крича: "Нет!.. Нет!.. Нет!..", желая избавиться от зовущего его человечьим голосом, чуждого и устрашающего притяжения реки.
* * *
Деревенский люд, деревья, цветы были в смятении: неужто Шейх сошел с ума? Раз так, то это конец света.
А Шейх, путаясь в подолах своего белого одеяния, не зная усталости, бежал и кричал:
- Нет!.. Нет!.. Нет!..
* * *
Застывшие на месте, изумленные этой немыслимой картиной деревенские жители - мужчины, женщины, даже дети - в ужасе седели на глазах, стремительно желтели и увядали листья деревьев, лепестки кустарников и цветов.
А Шейх все так же бежал и кричал:
- Нет!.. Нет!.. Нет!..
—————————
1. Тендир - земляная печь для выпечки хлеба.
23 марта 2010 года, Баку
Перевод Азера Мустафазаде
|
