Было необычно тихо, хотя в этом городе не любили тишину, напротив, любили пошуметь: сигналы автомобилей, крики возмущенных пешеходов, свистки полицейских не смолкали с утра до вечера; но в тот день на той улице было необычайно тихо, стояла прекрасная погода начала осени, изредка каркали вороны бараньими голосами, шли люди, уткнувшись в свои телефоны, шел 2010 год, никуда не торопясь, все дышало благополучием и спокойствием в природе и не могло надышаться, когда...

Вдруг тишину и благолепие разорвал неожиданный и оттого, видимо, показавшийся оглушительным выстрел...

И человек, в которого стреляли, упал замертво посреди центральной улицы города, сверкающих витринами дорогих магазинов, ошарашенных, напуганных прохожих, тесно прилипших друг к другу новостроек-высоток, что росли в этом городе, как грибы после дождя, до дождя и во время дождя.

Человек, в которого выстрелили в упор, упал замертво. Пуля попала ему в лоб и застряла в черепной коробке.

Человек, который стрелял, торопливо сел в подъехавшую, давно немытую малолитражку, тут же и отъехавшую стремительно, на большой скорости, взвизгнув покрышками.

Шел 2010 год. На земле природные катаклизмы стали обычным явлением, не прекращались войны между не поделившими что-то непонятное государствами, и все в мире предвещало, что конец света, запланированный Нострадамусом на 2012 год, не обманет его прогнозов. Но люди не были готовы к этому концу. Нет, не были. И не собирались готовиться. Они занимались своими обычными делами: женились и выходили замуж, потом разводились, любили друг друга, не любили друг друга, выясняли отношения, убивали друг друга, зарабатывали деньги, придумывали изощренные оружия массового уничтожения, писали книги, пели в хоре, воровали, веселились, рожали детей, делали аборты, нищенствовали, печалились, совокуплялись, швыряли деньгами, работали, бездельничали и еще много-много чем занимались...

Когда девятнадцатый век медленно, нехотя, словно предчувствуя недоброе, переходил в беспокойный и разнузданный двадцатый, и прошло еще долгих семь лет после этого перехода, прежде чем жена Аганеймата зачала и в пору цветения инжира после трех девочек на свет родился Алигусейн, его отец Аганеймат, будучи верен данному обету, выбрал из стойла самого жирного черного барана, зарезал его под ножками ревущего не хуже барана новорожденного, которого, укутав, заботливо держала на руках сестра Аганеймата, освежевал тушу баранью и, разделав, положив мясо в холщовый мешок, направился к мечети, где, не доверяя служителям Всевышнего, сам собственноручно раздал мясо неимущим и нищим, что с восхода до заката сидели возле ворот мечети, мечтая о подобных редких подаяниях. Голову и ножки бараньи Аганеймат оставил дома и, вернувшись, сварил из них жирный суп - кялля-пача (такие блюда, как хаш, шашлык и кялля-пача, Аганеймат готовил сам, не доверяя женщинам в доме, а именно - сестре, матери, жене и трем дочерям, которым уже исполнилось девять, десять и одиннадцать и которые умели все делать по дому, и готовили обеды не хуже старших женщин, но Аганеймат не доверял им готовить эти блюда, потому что эти блюда должен был готовить мужчина, они требовали мужской руки). И этот янтарного цвета суп, горячий, наваристый, предназначался в первую очередь для жены его, потерявшей много сил при родах, обессилевшей до последней степени, так что даже наследнику Аганеймата она не могла как следует порадоваться, но, наконец-то, после многолетних молитв, хождений по святым местам - пирам, бесконечных молений, чтобы Аллах послал в их дом наследника, после того как девять лет они совокуплялись с женой, со страхом ожидая, что она снова забеременеет и эта беременность опять закончится произведением на свет девочки, жена его родила настоящего пехлевана - богатыря. Аганеймат убедился в этом, когда осторожно принял от повитухи сына с только что обрезанной пуповиной. Да, мальчик обещал быть крупным, в отца пойдет. Будет, даст Аллах, такой же рослый, видный, могучий, как Аганеймат, один из лучших и удачливых рыбаков не только в их селе Маштага, но и на всем, можно сказать, Абшеронском побережье: на чудовищ, вылавливаемых им из моря, дивились и завидовали неслыханной удаче Аганеймата, долго рассказывали, сколько батманов потянул осетр, как огромная белуга чуть не опрокинула лодку Аганеймата, сколько батманов икры вышло из чудо-рыбы, которую долго не могли прикончить на берегу, как ни глушили веслами, и даже с отрубленной саблей Аганеймата головой она так размахивала огромным хвостом, что еще некоторое время никто не мог подойти к туше близко.

Аганеймат был одним из самых зажиточных сельчан в Маштага, все его предки были маштагинцами, ни одного пришлого среди них, даже самых дальних не было, он имел свой дом, (перестроенный, обновленный и увеличенный намного отцовский), продавал рыбу, которую ловил в море на своей большой, добротной лодке, каждый раз беря в помощники одного из мальчиков из бедных семей, чтобы он мог подработать, и щедро платил за помощь, ну и баранов держал, торговля шла бойко и в купле-продаже он был не менее удачлив, чем в рыбной ловле. Конечно, при такой жизни и в завистниках не было недостатка. Но Аганеймат не обращал на таких никакого внимания. Одно его угнетало до сего дня - не рожала Месмя мальчика, но теперь страхи остаться без наследника исчезли, растаяли, улетучились, к огромной радости главы семьи, и он даже был готов расцеловать жену, обессиленно лежавшую на постели, раздвинув под одеялом ноги, хоть никогда в жизни за все эти годы ни разу и не целовал.

В середине XIX века, когда у деда Аганеймата, упрямого, бунтарского характера сорокалетнего мужчины, один за другим умирали дети, не достигнув пятилетнего возраста - все мальчики - он, однажды придя во двор мечети вооруженным саблей, во время молитвы правоверных, когда они пали ниц, творя намаз, остался стоять, стоял огромного роста посреди коленопреклоненных верующих и грозил небу саблей.

- Не верю в Тебя! Нет Тебя! - крикнул он громогласно, приведя в ужас десятки верующих во дворе, и тут же был поражен молнией, испепелившей его вместе с саблей.

А через восемь месяцев жена его, в очередной раз беременная, произвела на свет сына, здорового, сильного мальчика, отца Аганеймата.

По случаю рождения сына Аганеймат устроил празднество во дворе своего дома, так как в доме все приглашенные гости не поместились бы, ели мясо, плов, пили вино из виноградника хозяина, курили анашу.

ArrayНо все было в меру, без крайностей - в гостях у Аганеймата нельзя было позволять себе вольности, и все это хорошо знали. Сидели, накурившись, покачивались на месте, на коврах, постеленных на земле, с красными глазами, утоляли волчий после анаши голод и смеялись почти беспричинно всякому доброму, хорошему слову. Было весело, но никто не забывал приличий: нельзя было услышать ни громкого хохота, ни грубого слова. Одним словом, вели себя как настоящие хонхарцы, жители квартала в Маштага, где жил Аганеймат - учтивые, вежливые, но готовые в любую минуту схватиться на кинжалах-бехбудах, если кто затронет их честь.

Сын Аганеймата, Алигусейн, рос на удивление сильным и здоровым мальчиком, даже детские болезни, которыми переболели все его сверстники в селе, миновали его.

Когда исполнился Алигусейну год, мать взяла его с собой в баню. Женщины в бане стали возмущаться:

- Такого большого мальчика привела, разве можно? Ему наверно, лет пять уже?

- Да что вы!? - оправдывалась мать Алигусейна. - Ему только годик исполнился, это он просто рослый не по годам.

- Как наш Алтыайлыг (1), - вспомнила одна из женщин, массируя кисой заросший диким волосом низ живота, - того мать шестимесячным в баню приводила, а похож был чуть ли не на семилетнего мальчика.

- Ой, смотрите, смотрите, у него морковка проснулась! - воскликнула вдруг одна из женщин.

- Этого не может быть! - ужаснулась мать Алигусейна. - Ему правда только год исполнился.

- Да какая же это морковка?! - возразила, смеясь, другая женщина. - Это же целый баклажан!

С тех пор мальчика в баню водил отец, хоть и не любил возиться с ребенком в бане и мыл его гораздо хуже, чем мать - попросту обливал водой с ног до головы, но делать было нечего: женщины дружно изгнали маленького Алигусейна из своей купающейся среды.

Неженатая молодежь в это время веселилась, как могла: накурившись анаши, сожительствовала с ослицами, коих в этом селе было великое множество. Ослицы орали от удивления. На все село.

Когда Алигусейну исполнилось два года, он, ненадолго оставленный без надзора (совершенно случайно, потому что надзор как раз за ним был строжайший со стороны всех женщин дома, как наказывал Аганеймат, его берегли как зеницу ока, но, как известно, у семи нянек дитя без глаза), полез по лестнице, приставленной к стене дома, на крышу и, изучая с крыши окрестности еще не известного ему села, подошел к краю и упал вниз головой на землю. Аганеймат чуть не сошел с ума, хотел зарезать жену, бросался с саблей на сестру. Его еле успокоили соседские мужчины-хонхарцы. Мальчик несколько дней пролежал без сознания, пребывая между жизнью и смертью, мать его то и дело падала в обморок. Аганеймат пошел в мечеть молиться и поклялся раздать всех своих баранов неимущим, если сын останется жив. И Аллах сжалился над Алигусейном и вернул его к жизни - то ли помогли горячие молитвы матери, сестры, жены и дочерей Аганеймата, которые уже расцарапали себе лица и повыдрали клоками волосы, то ли процедуры моллы, которым Аганеймат не верил, оправдали себя - он прикладывал к ране на голове мальчика землю, разжеванную вместе с травой сарыкекем (2).

В девять лет Алигусейн выполнял тяжелую мужскую работу по дому: колол дрова, носил хворост, чинил забор, бегал по поручениям, что давали ему женщины дома, хоть отец его и противился тому, чтобы его сын выполнял черную работу, как дети из бедных семей. Он отдал Алигусейна сельскому ювелиру обучаться ремеслу.

Итак, мальчик чинил забор на своем дворе в своем хонхарском квартале, а между тем надвигались грозные тревожные годы, и малорослому лысому маньяку в соседней огромной стране все не терпелось расшатать имеющийся строй, скинуть монархию, опираясь на собственную теорию, что "верхи уже не могут, а низы не хотят", все ему чесалось взорвать страну изнутри, пообещав нуждающимся и голодным равенство, то есть то, чего никогда не бывает ни в каком обществе и ни в каком государстве.

Отголоски событий, провозвестников революции, дошли и до столицы отечества Аганеймата, а оттуда и до его родного села. Смутное настало время. Аганеймат всегда ненавидел власти и тех, кто навязывал ему свои соответствующие этой власти порядки и дисциплину. Теперь царские правопорядки заменились смутой и безвременьем, а порой жестким контролем над чужими жизнями, и неслыханные им еще слова "кулак" и "буржуй" стали носиться в воздухе, пока не обрушивались тяжелым пролетарским кулаком на головы тех, кто по непонятным причинам, вернее, по причинам, понятным только представителям новых властей, удостаивался этих прозвищ.

Аганеймата, польстившись на обещание представителя властей получить хороший куш из конфискованного у кулака, очернил и предал дальний односельчанин, всегда завидовавший ему, кстати, сына которого Аганеймат не раз брал с собой на рыбную ловлю и потом давал ему в награду за работу столько рыбы, что семье бедняка хватало чуть ли не на неделю. Но так он отблагодарил Аганеймата за доброе отношение.

Аганеймат под многоголосый женский вой был уведен из дома как контра, но ему удалось бежать, оглушив одного конвойного и ранив другого, он прокрался домой захватил свою саблю, поцеловал Алигусейна, велев женщинам беречь сына, и растворился в сельской ночи, буквально на несколько минут опередив вторую группу представителей новой власти, шедших для обыска дома. Он убежал в Баку, но поклялся, что вернется и отомстит односельчанину.

(Продолжение следует)

---------------------

1. Алтыайлыг - буквально: шестимесячный. Легендарный борец из Маштага. Прозвище, приставшее к нему, когда мать, приведя его в баню, на претензии женщин ответила, что он всего-навсего шестимесячный, алтыайлыг.

2. Сарыкек - желтый имбирь.