(Окончание. Начало см."Зеркало" от 19, 26 сентября и 3 октября 2009 г.)

Я ждала, боялась такого оборота, что он покатит бочку на мою работу, станет придираться и будет делать это не сам, а их руками. И все-таки, когда на пятиминутке Миная заговорила о своем недовольстве моей работой, а остальные дружно поддержали ее, стали выражать свое недовольство, стали говорить о моей нерадивости, недисциплинированности, я была в шоке. О моей недисциплинированности и опозданиях говорила Сабина, которая сама опаздывает не меньше одного-двух раз в неделю, причем не на пять или десять минут, а больше, иногда может заявиться на работу с опозданием на полчаса. О недовольстве больных говорила Тебрик, которую больные вообще ненавидят за хамство и брюзжание, она всегда недолюбливала меня за то, что больные относились ко мне хорошо. Тебрик даже несколько раз спрашивала меня, что я делаю, что больные относятся ко мне так хорошо. Я попыталась ей объяснить тогда, что сама отношусь к ним хорошо, заботливо, что люди предпочитают слышать не брюзжание, а приветливые, добрые слова, видеть не нахмуренную сифу, а улыбку, почти всегда отвечают на заботу заботой, а на ласку лаской, но она мне не поверила. Не понимала она, да и все они не понимали, что слова, сказанные про меня, про нехватку тепла в больничных палатах и коридорах седым полковником, были для меня дороже тысячи манатов, хотя тысяча манатов мне была еще как нужна! А Тебрик, змея подколодная, потом стала за моей спиной говорить о том, что хорошее отношение больных ко мне объясняется просто - я кокетничаю с ними, улыбаюсь, всегда рот до ушей. О недовольстве больных мной говорила Назиля, которую больные недолюбливают за грубое вымогательство денег, эта сволочь тоже сказала, что я позволяю мужчинам вольности, позволяю им распускать руки, чтобы мне щедро платили! Самое обидное было то, что они, ничуть не стыдясь ни других, ни меня, приписывали мне все то, что можно было сказать о них самих, Тебрик - недовольство больных, Сабина - недисциплинированность, неумеха Фарида - неумение быстро и точно ввести иглу в вену, Назиля - шашни с более-менее состоятельными мужчинами из числа больных. Фарида и Тебрик меня всегда недолюбливали, искали повода, чтобы кольнуть, поэтому я не удивилась, когда они выступили так, напали на меня. А больше всех усердствовала в мой адрес Солмаз, впрочем, это было вполне понятно. Мне показалось обидным особенно то, что никто не выступил в мою защиту, никто, ни Эма, ни Эльмира, самая авторитетная в нашем отделении, она была сильной, профессиональной медсестрой, с богатым опытом, поэтому ее уважали, ни даже Фидан, которая была мне ближе всех здесь, с которой мы вроде были подружками. Эма сидела тихо и безучастно, как будто ничего не слышала, а Фидан молчала, не поднимая на меня глаз, не глядя в мою сторону, видимо, стыдилась своего предательства, зная - если станет защищать меня, ей тоже придется плохо. Именно от поведения Фидан, Эмы мне стало так горько, что я не выдержала и расплакалась, выбежала из комнаты, чтобы они не видели моих слез.

Но этим дело не кончилось, конечно, это было еще не все, а только начало. Утренние пятиминутки, посвященные мне, стали повторяться, и каждый раз на них меня не обсуждали, а просто-напросто песочили.

ArrayВо второй раз я тоже расплакалась и убежала, а на третий раз сидела и слушала, хотя вся тряслась от обиды и негодования, пыталась возражать, защищать себя, но он не дал мне говорить, прервал на полуслове. После первой пятиминутки я получила выговор, после третьей - строгий выговор, после пятой - выговор с занесением в личное дело, а после восьмой меня уволили. Вот так. Он не уволил меня сразу, быстро, тянул это дело, выжидал, давал мне время на раздумья в надежде, что я образумлюсь, покорюсь ему. После третьей пошла все-таки на прием к главврачу, рассказала все, как есть, понимала, что терять мне уже нечего, мне уже не было стыдно, а он посоветовал подтянуться и работать так, чтобы не вызывать нареканий со стороны начальника отделения. Я рассказала ему о грязных предложениях этого подонка, о том, что он мстит мне за отказ таким образом, а главврач ответил, что дело не в начотделения, против меня, моей работы и поведения выступает все отделение, он специально интересовался, беседовал с сотрудницами, вызывал их к себе, причем при беседе не присутствовал начальник, чтобы не оказывать давления на своих сотрудниц, не мешать им сказать правду. То ли главврач - лицемер, слабак или простак - прикрывал таким образом свою слабость как руководитель госпиталя свое нежелание ссориться с начотделения, своим же подчиненным, то ли действительно поверил высказываниям сотрудниц. Трудно сказать, не знаю. Как будто трудно понять, что людей можно запугать, заткнуть им рот? Не каждый, далеко не каждый в условиях нашего "не имеющего аналогов в мире государства" способен сказать правду, когда видит, что происходит с правдолюбцами и искателями справедливости. К тому же разве не главврач уволил доктора Казиева из хирургического, интеллигентного такого, в очках, про которого все говорили, что у него волшебные пальцы и скальпель, к кому он ни прикоснется, сделает разрез, тот выздоровеет обязательно? Уволил только за то, что выяснилось - брат Казиева был функционером, как говорят, в "Мусавате". Так что гораздо проще, спокойнее и безопаснее смолчать, смириться с несправедливостью, подлостью и ложью, чтобы не потерять кусок хлеба, жить в сытости и спокойствии.

Так я потеряла работу, которая кормила меня, мою дочурку. Пришлось дома сказать маме, пришлось рассказать, почему это произошло, потому что она все время допытывалась, не отставала, все расспрашивала, как да почему. Ее понять можно - брат еще очень молод, зарабатывает мало, замужняя сестра тоже мало чем может помочь, наша семья держалась на моем заработке да на маминой пенсии по инвалидности. А что пенсия по инвалидности в наше время для швеи, когда даже инвалиды Карабаха получают копейки?

Мама и сестра очень сильно возмутились и решили поговорить с начотделения. Я отговаривала их от такого шага, как только могла, понимала, что дело уже решено, ничем помочь нельзя, но удержать их не смогла. По-моему, они тоже не надеялись уже на мое восстановление на работе, просто хотели высказать этому подонку то, что накипело на сердце. Не знаю, но мама и сестра очень настаивали на разговоре, удержать их я не смогла, хотя совершенно ясно понимала, что никакой пользы от такого разговора и выяснения отношений не будет. Я уже давно искала, пыталась найти себе другую работу, пыталась поскорее забыть все то, что произошло в госпитале, воспоминания были очень уж тягостные, болело сердце, я сидела на лекарствах, начала тайком от мамы курить. Короче, они пошли к нему, взяли с собой и Махмуда, моего брата. Небольшого роста, полненькая медсестра, судя по описанию, Фарида, не хотела пропускать их к начотделения, пыталась преградить дорогу, они фактически прорвались к нему. Начотделения принял их, велел медсестре выйти, спокойно дал маме и сестре высказаться, а потом стал хладнокровно оскорблять меня и их. Уже потом мама рассказывала мне, что она чуть не онемела, растерялась от такой самоуверенности и наглости, такой уверенности в своей безнаказанности, в том, что ему все можно, все сойдет с рук. Махмуд вступился за маму и сестру, хотя ему с самого начала было сказано не вмешиваться, и дело дошло до потасовки. Зачем они только взяли его с собой, зачем сказали ему все? Не зря я была против того, чтобы они пошли, тем более против того, чтобы Махмуд пошел с ними, но они не послушались меня. Этот скот был, конечно, сильнее Махмуда, повалил его на пол, стал бить по лицу, навалился сверху, стал душить..